111111111Марк Захарович Шагал-Императорское Православное Палестинское Общество


Оставивший свое знаменитое «Библейское послание» Марк Захарович Шагал (1887-1985) родился в Витебске, учился живописи в Санкт-Петербурге, работал в Париже. Октябрьскую революцию сначала воспринял с восторгом, но в 1922 году уехал в Берлин, а затем в Париж, некоторое время жил в США. Марк Шагал с детства любил Библию, считая ее необыкновенным источником поэзии. Родом из еврейской семьи, он начинал постигать азы образования в школе при синагоге. Став взрослым, не посещая никакую церковь, он пытался осмыслить не только Ветхий, но и Новый завет, тяготел к пониманию фигуры Христа. По-настоящему начал реализовывать свои мечты об иллюстрации Библии после поездки весной 1931 г. в Палестину, Сирию и Египет.
Встреча Руфи и Вооза.
Марк Шагал. 1957-1959 гг.
www.artsait.ru

Встреча Руфи и Вооза.
Марк Шагал. 1957-1959 гг.
www.artsait.ru


Оглавление
Статьи
Репродукции Марка Шагала на библейские темы
стр. 7 Создатель. Витраж «Пророки». Фрагмент
стр. 8 Роза «Сотворение мира»
стр. 9 Сотворение мира. 1960 г.
стр. 10 Сотворение растений
стр. 11 Сотворение человека
стр. 12 Сотворение человека. 1956 г.
стр. 13 Адам и Ева. 1912 г.
стр. 14 Рай. Зеленый осел. 1960 г.
стр. 15 Сад Эдема
стр. 16 Рай — древо жизни. 1960 г.
стр. 17 Змей. 1956 г.
стр. 18 Адам и Ева и запретный плод. 1960 г.
стр. 19 Изгнание из рая
стр. 20 Изгнание из рая. 1954–1967 гг.
стр. 21 Адам и Ева: изгнание из Рая. 1960 г.
стр. 22 Наказание Евы Богом. 1960 г.
стр. 23 Ангел у ворот Рая. 1956 г.
стр. 24 Каин и Авель
стр. 25 Каин и Авель. 1960 г.
стр. 26 Ноев ковчег. 1955–1956 гг.
стр. 27 Ноев ковчег. 1955–1956 гг.
стр. 28 Ной и радуга
стр. 29 Авраам и Сара. 1956 г.
стр. 30 Авраам и три ангела. 1954–1967 гг.
стр. 31 Сара и Ангелы. 1960 г.
heamm 
heam  стр. 32 Авраам плачет о Саре. 1931 г.
стр. 33 Фамарь — жена сына Иуды. 1960 г.
стр. 34 Царь Давид. 1962–63 г.
стр. 35 Давид и Вирсавия. 1960.
стр. 36 Песня Песней
стр. 37 Древо Иессея. 1975 г.
стр. 38 Лестница Иакова. 1973 г.

Встреча Руфи и Вооза.
Марк Шагал. 1957-1959 гг.
www.artsait.ru стр. 39 Голгофа. 1912 г.
стр. 40 Белое Распятие. 1938 г.
стр. 41 Желтое Распятие. 1942 г.
стр. 42 Распятие. Центральный витраж «Распятие»


Гюстав Башляр
Введение в Библию Шагала1

I

Сегодняшний взгляд, взгляд художника, придающий каждой вещи свет и сияние, всматривается на каждой из страниц этой книги в самую сокровенную глубину легендарной истории. Эти живые глаза видят самое великое в прошлом: они открывают, они видят, они приковывают и наше внимание к тем, кто был, когда жизнь только начиналась; они как бы оживляют для нас это великое время недвижности, когда люди рождались и росли словно мощные стволы, время, люди которого из более поздних эпох будут казаться существами сверхчеловеческими. Да, Марк Шагал — это художник, который подобно творцу вселенной, знает, как разместить цвета — красный и охру, темно-синий и нежно-голубой, — являющиеся цветами времен Рая. Шагал читает Библию, и его чтение тут же претворяется в сияние. Под его кистью, под его карандашом Библия становится — естественно и просто — книгой зримых образов, книгой портретов. В этой книге собраны портреты одной из самых великих семей человечества.

Когда я, в одиночестве моего чтения, размышлял над святой книгой, ее голос звучал во мне столь сильно, что за ним я почти не различал конкретного собеседника. Каждый пророк растворялся для меня в своих пророчествах. Теперь же, рассматривая иллюстрации Шагала, я иначе читаю эту древнюю книгу. Я яснее слышу, потому что я яснее вижу, потому что Шагал — ясновидец; он передает говорящий голос.

Говоря откровенно: Шагал просветлил мой слух.

II

Какая удивительная даже для гениального художника, для творца форм привилегия получить возможность изобразить Рай! Всё является раем для глаза, который умеет видеть, который любит видеть. Шагал любит мир, потому что он умеет в него всматриваться и потому что он научился показывать его другим. Рай — это мир поразительных красок. Изобрести новый цвет для художника — поистине райское наслаждение! Именно в таком состоянии художник восстанавливает (regarder)2 то, что он не видит: он творит. У каждого художника свой рай. Тому, кто способен приводить в согласие цвета, по праву открыта гармония мира. Рай — это прежде всего прекрасная картина.

В изначальных грёзах всех мечтателей Рая всё живое на земле облагорожено и умиротворено красотой цвета. Все создания чисты, потому что они красивы; все живут вместе; рыбы плавают в воздухе, крылатый осёл сопровождает птиц, всё сотворенное парит в голубой вселенной. Попытайтесь проникнуться грёзой этого зелёного осла, который мечтает парить в небе, обратившись в голубя и унося в необозримую синь благоухание ландыша, который был сорван на земле.

Итак, важнейшее измерение рая — возвышение. И понадобились бы поэмы, чтобы передать всё это. А между тем один-единственный рисунок Шагала вбирает всё это сразу. Всего одна картина, позволяющая говорить без конца. Цвета становятся словами. Тот, кто любит живопись, прекрасно знает, что живопись — это источник слов, источник поэм. Кто мечтает перед листом изображенного Рая, слышит хвалебную песнь. Сочетание форм и цветов — поистине плодотворный союз. Кисть художника творит мир живых существ подобно деснице Бога. Первые животные из книги Бытия — это слова Словаря, которым Бог научил людей. Но и художнику ведомы импульсы творчества. Мы хорошо чувствуем, как он сопрягает все времена глагола “творить”; он знает, что такое счастье творчества.

И потом, какая радость для нас видеть художника, который творит быстро, ибо Шагал действительно творит быстро. Это большая тайна — уметь творить быстро. Жизнь не ждёт, она не раздумывает. Никаких набросков — всегда озарения. Все существа Шагала — это плод озарений. И в своих космических картинах он остается художником жизненного начала. Его Рай живет. Тысячи колокольчиков звенят в небе от полёта быстрокрылых птиц. Сам воздух у Шагала крылоносен.

III

И среди этих птиц, в Раю, которые поют до того, как заговорить, появляется человек, человек, сотворенный в образе мужчины и женщины, как гласит стих книги Бытия (I, 26—28). Грёза об андрогине появляется на многих листах книги. Тела слиты воедино; они первородно едины, прежде чем разделиться. Глубоко задумавшись над этим, Шагал не разделяет мужчину и женщину в час искушения. Ева слегка впереди, но Адам не удерживает ее. У Евы возникают “мысли” о яблоке, а рука Адама рядом, она уже протянута к яблокам. Художник предстает здесь как весьма тонкий психолог их совместного искушения. Когда змей говорит, Адам остаётся чуть поодаль, но он присутствует. Какая психологическая тонкость в передаче насылаемого искушения! Не говорит ли Адам Еве Шагала: “Иди, прекрасная, познай соблазн, только соблазн. Гладь, но не срывай”. Или, еще точнее: “Не срывай, только погладь”… В упоении от того, что он видит, художник сам переживает всё это; он буквально гладит своим взглядом прекрасные плоды мира, но не срывает их с древа.

Итак, перед нами одно из великих “мгновений” человеческой судьбы. Художник как бы оживляет решающий момент легенды. Его рисунок открыт для любой интерпретации. Слова приходят на уста согласно грёзе на картине. Мы видим соблазн, но каждый из нас проговаривает это на свой лад. Есть мечтатели, которые готовы вслушиваться и в обольстительные голоса, чтобы помочь змею. Шагал представил нам в полном смысле слова говорящую сцену. Следуя за его карандашом, все мы так или иначе становимся участниками этой великой драмы искушения.

IV

Но женщина сорвала яблоко. И этого оказалось достаточно, чтобы Рай был утрачен. Отныне Бог-творец становится Богом-судьей. На своих картинах Шагал изображает именно эту революцию на уровне Бога и людей. Бог в небе возникает как символ мщения. Ева и Адам вынуждены бежать при виде поднятого перста разгневанного Бога.

Но обратите внимание на шагаловскую доброту: когда Бог (на одном из цветных листов) проклинает Еву, перед женщиной, подавленной нарушенным обетом, Шагал нарисовал удивленного агнца. Это шагаловское животное, представляющее собой смесь осла и ягнёнка, животное-андрогин, появляется на многих полотнах

Марка Шагала. Некий знак невинного спокойствия зверей — не указывает ли он на драматическую ответственность человека за радости жизни?

Как бы то ни было, перед нами потерянный Рай. И Библия впредь будет говорить только о путях, ожидающих людей. Пророки отныне будут говорить об одной из самых великих судеб человечества: о судьбе древнего Израиля.

V

История Израиля — это история деяний великих фигур. Время мира запечатлено на их лицах. Труд художника посвящен именно лицам. Марк Шагал показывает нам героев судьбы; тех, кто одним горящим взором поднимает и движет целым народом. Перед нами книга поистине человеческого вдохновения. Поскольку он много рисовал и рисовал “хорошо”, Шагал стал психологом: ему удалось наделить пророков индивидуальными чертами.

Но каков был возраст самого Шагала, когда он рисовал пророков? В обычной жизни художник не любит, когда ему напоминают о седьмом десятке. Но с карандашом в руках, когда он один на один с тенями и тайной прошлых, далёких времён, — разве Шагалу нельзя дать и пять тысяч лет? Он живет в ритме тысячелетий. Он ровесник тех, кого созерцает. Он видит Иова. Видит Рахиль! Какими глазами он только не смотрит на свою Рахиль. Что же должно происходить в сердце художника, рисующего тысячелетия, чтобы столько света излучали эти черные линии?

Не листайте торопливо эту книгу. Оставьте ее открытой на любой из ее великих страниц; на странице, которая вам “что-то говорит”. И вас захватят эти великие грёзы времени, и вы познаете мечту тысячелетий. Шагал и вас научит возрасту; он приучит вас к мысли, что и вы можете иметь пять или шесть тысяч лет. Не с помощью цифр и не тогда, когда мы движемся по вытянутой в линию истории, мы можем проникнуть в мрак тысячелетий. Нет, нужно много мечтать, осознав, что и жизнь — это мечта, чтобы то, о чем мы мечтаем, оказалось за пределами того, что мы прожили и что является подлинным, живым — вот оно у нас перед глазами во всей своей правдивости. Собственно, я так и мечтаю перед некоторыми листами Шагала и не могу иногда понять, в какой стране я нахожусь и на какую глубину времени погребен. Да и какое мне дело до истории, если прошлое — вот оно, передо мной, потому что прошлое хотя и не является моим, укоренилось только что в моей душе и порождает во мне бесконечные грёзы. Прошлое Библии — это история совести. Глубина времени удваивается здесь глубиной моральных ценностей. Ученые-палеонтологи говорят нам о совершенно другой истории. У них в руках цифры, соответствующие разработанному ими точному календарю жизни когда-то существовавших ископаемых; они говорят нам о человеке четвертичного периода. Я хорошо представляю себе это существо в звериной шкуре, пожирающее сырое мясо. Я могу вообразить всё это, но я не могу не мечтать. А для того, чтобы начать мечтать, нужно стать человеком. Нужно быть предком, увидеть себя в перспективе предков, постепенно перемещая фигуры, которые гнездятся в нашей памяти. Все лица, представленные в книге Шагала, — характерны. И когда мы рассматриваем их, нас захватывает великая мечта о нравственности.

И если нас посещает эта мечта, мы оказываемся вне истории, мы выходим из границ психологии. Существа, изображенные Шагалом, являются моральными существами, это образцы моральной жизни. Обстоятельства, складывающиеся вокруг них, отнюдь не нарушают центрального образа. Моральная судьба человека находит здесь великих инициаторов. Подле них и мы получаем заряд судьбоносной энергии, с ними мы можем смелее принять нашу собственную судьбу. Мечты незапамятных времен производят на нас впечатление постоянства. Эти предки нравственности продолжают жить и в нас. Время не пошатнуло их. Они как бы застыли в своем величии. Легкие волны времени успокаиваются вокруг наших воспоминаний о предках моральной жизни. Время, в меру укорененности моральной жизни, устаивается в глубинах наших душ. В Библии мы открываем историю вечности. Очень часто, когда я размышлял над Пророком Шагала, мне на уста приходил стих Рембо:

Вновь найдена она!

Что? Вечность!

VI

Но чтобы действительно почувствовать всё богатство грёз, навеваемых иллюстрированным произведением, чтобы порвать с нитью истории, которая дает нам больше мыслей, чем образов, я думаю, нужно быть более рискованным, что ли, и не заботиться о порядке нумерации страниц. Именно таким образом я и организовал свое удовольствие.

Итак, прежде чем приблизиться к пророкам, я хотел бы разделить восхищение Шагала, когда он рисует женщин Библии. Сила женской души на страницах Библии предстает, безусловно, на фоне мужской души пророков. Стоит лишь нам почувствовать женскую твердость, как только мы ощутим судьбоносное действие женщины — сильные и нежные фигуры выйдут из тьмы. Какая радость для меня видеть, как появляются вживе имена, которые для старого французского школьника были пристанищем грёз. Я очень быстро листал эту книгу, пока не пришел к страницам, на которых изображена история заснувшего Вооза. И я увидел Руфь более простую и более истинную, чем когда-либо себе представлял. Если можно так выразиться, я наслаждался в этой связи своеобразным синтезом Виктора Гюго и Марка Шагала. Я поместил собирательницу колосьев на самую вершину моей грёзы о жатве. В наши времена жнеек и сноповязалок мы утратили смысл колоса. Но с Шагалом мы вновь вспоминаем внезапно, что нужно много потерянных колосьев, чтобы появился один сноп, и что добрая собирательница колосьев может стать и в своем долготерпении превратиться в супругу Господа бескрайних владений. Художник, как и поэт, возвращает нас к величию истоков. Мы входим в царство простоты. Эта прямая женщина со снопом, который удивительно ловко устроился у нее на голове, не является ли она (вне всяких аллегорий) божеством колоса, супругой, обещанной человеку, который выращивает хлеб?

Женщины, которых рисует Шагал, в высшей степени индивидуализированы. Я мог бы привести много примеров их высокого характера. Всмотритесь внимательно в Моисея и его жену Сефору. Мы чувствуем, что она почти кокетка, эта Сефора. Кокетка перед Моисеем — какая смелость! Сцена настолько странная, что несмотря на то, что я очень прислушиваюсь, я не могу услышать ни одного слова из уст пророка.

Как бы то ни было, женщины Шагала знают себя увиденными. Они слушают взгляды мужчин. Взгляд, так же как и слово, обязывает их принимать решения. Он толкает их на то, чтобы они следовали судьбе Израиля. Посмотрите на листы, которые посвящены Есфири. Мардохей дважды смотрит на нее. Сначала он смотрит на нее, как будто она является каким-то облачным видением, видением, сошедшим с небес. Затем, когда она становится рядом с ним, Мардохей ясно, с живым взором заклинает сомневающуюся: “Дотронься до скипетра царя, и ты спасешь твой народ”. Есфирь здесь, она стоит неподвижно, она бледна, она колеблется. И наконец, она выполняет высший акт женского героизма. Она поднимается, как поднимаются на голгофу по ступеням трона. Из этой драмы Расин создал трагедию. Шагал же изображает эту трагедию на трех листах. И нам, мечтателям, остается лишь говорить об этих листах-рисунках, об этой поразительной силе искусства, способного улавливать решающие мгновения жизни, мгновения, когда слагается судьба. Для себя я открыл здесь великого художника, который может быть гипнотизёром. Взгляд Мардохея меня гипнотизирует. Трагедия, нарисованная Шагалом, является трагедией взгляда. Если бы у Мардохея не был такой черный глаз, история мира изменилась.

А вот другая драма женской жизни, более простая, более обычная. Рисунок ее оттеняет; он ее подчеркивает. Когда Сарра гонит прочь Агарь, художник показывает нам прежде всего предельную ярость законной жены и скорбь служанки, соблазненной хозяином. Но от листа к листу создается впечатление, что беглянка как бы вырастает у нас на глазах. Она уносит в пустыню самое великое сокровище: дитя Авраама. Она удивительно прекрасна — эта страница, где в тиши одиночества покинутая Агарь ласкает своего сына. Измаила! Не слышит ли она, как эхо, слова, которые Господь сказал Аврааму: “Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей… И от сына рабыни я произведу народ, потому что он семя твое” (Бытие, XXI, 12—13). Разве старший сын всех женщин Библии не держит судьбу целого народа? Разве не мечтают все женщины Библии о вечности, которую сын дает их существованию? Судьба,

связанная с существованием сына, есть высшее утешение для страдающей женщины. Шагал сказал всё это на двух страницах. После страницы размышлений, совершенно черной страницы, где Агарь ласкает Измаила, появляется совершенно белая страница, где Агарь слышит утешение небесного ангела. Рабыня тоже имеет право на потомство. Господь охраняет всех взрослых сынов Израиля.

Та же драма судьбы народа начинается вновь, когда Иаков должен выбрать одну из двух дочерей Лавана, старшая из которых звалась Лия, а младшая — Рахиль.

“Лия была слаба глазами, а Рахиль была красива станом и красива лицем” (Бытие, XXIX, 16, 17).

Один из рисунков Шагала показывает нам Рахиль, которая принимает Иакова. Взгляд говорит всё. Как она смотрит на Иакова!

В те счастливые времена красивые женщины имели красивых рабынь. Шагал знает это: целая серия рисунков рассказывает об этом расцвете женской силы. Когда того требует судьба, рабыни приходят на помощь бесплодным женам. Лия и Рахиль тоже отдают своих рабынь Иакову. Иаков женится на Лие и на Рахиль. Шагал предлагает нам только решающие сцены этой весьма туманной истории. Но он заставляет нас понять, что слава женщины начинается тогда, когда она приносит сына Иакову, когда она служит судьбе Израиля.

Во времена Иуды слава иметь сына делает бессмертным имя. Имена библейских женщин не эфемерны. Рисунки, с которыми связано имя Рахиль, незабываемы. Шагал иллюстрирует достоинства дочери Лавана и дает ей изначальное имя. Он показывает нам как бы саму сущность имени, которая возникает в момент наименования. Я рассматриваю его альбом как альбом имен. Когда мы читаем текст священной книги, имена зачастую предстают перед нами как нагромождение слогов. Считается, что знать кого-то можно лишь повторяя его имя. Нас захватывает великая мечта звучности. Для мечтателя слов имя Рахиль — это женское имя во всем его блеске.

Рахиль! Рахиль, какое счастье слышать это! А Шагал доставляет нам счастье это увидеть. Художник создает из великих имен поистине живые существа.

Но если я растворюсь в волнах женственности, которые исходят от всех женщин, нарисованных Шагалом, я забуду о пророках. Я хочу перейти сейчас и как можно внимательнее рассмотреть (с помощью Шагала) великие лики пророчества.

VII

На сей раз я пробегаю страницы, не обращая уже никакого внимания на нумерацию, и рвусь к этим лицам. Кто может устоять перед соблазном узнать, ощутимо узнать, как художник видит Иова, Даниила, Иону?

Первая страница об Иове — это страница о нищете. Но в своей нищете менее всего он одинок. Рассматривая человека, пребывающего в нищете, мне кажется, что моя жалость как бы засыпает. Я приобщаюсь к несчастью.

Как болезненна для меня следующая страница, где сатана начинает искушать несчастного человека! Этот радостный сатана, сатана с брюшком, сатана с современным лицом на какое-то мгновение заставляет меня рассмеяться. И вдруг я укоряю себя за то, что рассмеялся. На этой странице художник диалектировал иронию. Есть ли это игра или это жестокость? Достаточно ли умен сатана для того, чтобы ожидать, что пророк впадет в соблазн?

Но Иов непреклонен. Он спокоен, задумчив и сосредоточен в своей нищете. Когда он просит о чем-то, он выступает учителем мягкой мольбы, без требовательной навязчивости. Художник, который иллюстрирует книгу Иова, заставляет нас глубоко пережить это мгновение мягкого смирения.

В контрасте со страницами, на которых изображен Иов с его ненасилием, находится черный лик Екклесиаста. Страница совершенно шагаловская. Птица Шагала предстает здесь в виде небесного тела, которое похоже на полнеющую луну. Может быть, Он несет нам скрижали? Профиль пророка напоминает о скорби его легендарных слов.

VIII

Но перевернем страницу, чтобы услышать вновь Песнь песней. Шагал разворачивает перед нами картину жизни, как она есть, украшением которой являются женщины. Его листы для меня — это мир всерастворяющей женственности. Появление женщины — неизбежно, это судьба мира. Не рождается ли женщина из этих шорохов ветра в ветвях деревьев? Не белая ли, дородная женщина видится мне на ветвях огромной пальмы? Чудится, будто прозвучали мгновения Рая. И при этом звуке вновь обретенного счастья Шагал рисует прелестные сплетенные тела, головы девушек, покрытые венками; удивительно гармоничные белые тела освещают вечернее небо, они живут в экстазе полета вместе с птицами счастья.

IX

Как бы очнувшись от переполнявшей его радости, испытанной во время иллюстрирования Песни песней, Шагал переходит затем к изображению кошмара Валтасара.

Пир закончен. Всё выпито из священных чаш, украденных “из дома Божия в Иерусалиме”. И когда святотатство свершилось, “персты руки человеческой” начертали на стене: мене, мене, текел упарсин. Потом Даниил объяснит чудо. Но именно об этом мгновении ужаса и хотел рассказать Шагал. Он наполнил ужасом даже пальцы царя Вавилона. Ощущение такое, что тело Валтасара содрогается. И не говорится ли в Священном писании, что колени царя “стали биться одно о другое”. Весь лик Валтасара несет на себе печать психологического катаклизма. Властелин мира раздавлен предначертанным. Вещие слова вводят в действие все силы вселенной, не находящиеся под контролем, и давят на человеческое сердце. Слова, написанные на стене, потрясают историю. На двух страницах Шагал напоминает нам о перевороте в судьбе Израиля.

X

Но я плохо представляю все эти несчастья царя. Увлекшись своим читательским делом, я весь дрожу от нетерпения в предвкушении того, что сейчас мне удастся добраться до самых потайных уголков моих мечтаний. Сколько раз с тех пор, как книга Шагала появилась в моей комнате, напоминающей маленького кита, комнате, все углы которой забиты книгами, я вновь и вновь питал свое воображение образами Ионы!

Шагал не хитрит с легендой. Рыба здесь, возможно, меньше, чем пророк, может быть, она уже переваривает потерпевшего крушение! Этого требуют мечты на уровне невозможного и диалектики содержащего и содержимого. В самом деле, разве море не является гигантской рыбой? Иона действительно оказывается в пучине моря. Мир воды, как после первого потопа, поглотил пророка: “Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя” (Книга Ионы, II, 6). Но из глубин этой морской пучины, из глубин этой живой могилы, которой является всё поглощающая рыба, Иона молит Господа. И оказывается, что чрево кита — это молельня.

Наступает момент, когда Иона оставляет мир ракушек и попадает на песчаный берег. Он вновь обретает людей. Начинается судьба пророка, и Шагал показывает его нам бегущим в Ниневию, куда он несет слово Бога.

Перечитав четыре главы Библии3, чтобы лучше понять рисунки Шагала, я вновь возвращаюсь к созерцанию лика Ионы. Я не знаю, отложились ли черты случившейся трагедии на его лице. Но его лицо говорит, оно смотрит на меня. Для меня это одно из самых великих изображений в этой книге. Но и другие лики притягивают меня! Я перехожу без конца от Ионы к Даниилу, от Даниила к Ионе. Голова Даниила на подушке, он только что проснулся, расстался с грёзами своих снов. Может быть, Иона тоже вышел из какого-то удивительного сна? Разве и нас не захватывают сны? Разве рисунок великого художника не пробуждает и в нас воспоминание о тайне ночи, что породила самые древние легенды? Мы входим здесь уже в запредельную область художественного. Мы начинаем улыбаться, когда видим голову Ионы в пасти рыбы, но затем вдруг, вспоминая о снах, перестаем улыбаться. Всё вдруг становится важным, всё становится истинным. Ночь настигает нас во сне, ночь — это океан спящих вод. Но когда забрезжит утро в нашей душе, мы прекрасно понимаем, что спасены, что мы тоже не утонем.

XI

И так, предаваясь своим мечтам и перелистывая свободно, страницу за страницей, книгу Шагала, я неожиданно останавливался на рисунках, которые пробуждали во мне воспоминания о давно прочитанном. Все мы так или иначе, представляем собой некий потаенный музей, где хранится память о великих событиях прошлого, и самой привлекательной чертой альбома Шагала является то, что он также очень быстро становится альбомом воспоминаний.

Но у этого альбома есть и еще одно достоинство. Эта книга заставляет нас вновь открыть Библию, и открыть ее на тех страницах, с богатством которых мы не были знакомы. Не стесняясь, я могу сказать сейчас, как вместе с Шагалом отправился на открытие моих забытых пророков.

Их фигуры возникают теперь передо мной в совершенно новом свете; так лишний раз я познал глубину моего невежества. Я вижу их до того, как начинаю слышать, и я обращаюсь к священной книге, чтобы узнать, что они сказали.

Вот — Неемия, пророк, который молит денно и нощно Бога, чтобы получить от царя разрешение на восстановление Иерусалима. Пламя еще шевелится, оно только что пожрало Город. И Неемия плачет и молится, веки его дрожат, уста сжаты. Шагал рисует облик отчаяния.

Вот — Иоиль. Три разные фигуры понадобились здесь художнику для того, чтобы показать пророка, призывающего к раскаянию, и пророка, обещающего прощение. Из-за содеянного людьми греха урожай зерна поражен ядом. Пусть услышат призывы пророка, и тогда весь мир будет излечен от язв. Птицы заполняют небо; птица Шагала несет в своем клюве цветы мира. На втором листе эта птица является провозвестником ангела, который появляется в небе на третьем рисунке.

Вот — Амос, пастух-пророк, пророк, который действует: “И пошлю огонь на дом Азаила, и пожрет он чертоги Венадада” (Книга Амоса, I, 4).

Дворец горит. Шагал рисует Амоса на фоне пожара. И в этом горящем мире я ищу хоть какой-нибудь мирный уголок. Я вижу: хлев не тронут огнем. И я нахожу там мужчину и женщину, которые спокойно спят. Овцы также спят в мире. Пастух-пророк хорошо знает, что они оберегают людей во время несчастий войны.

Какое удивительное впечатление я получаю, когда начинаю думать о незначительной детали в этой грандиозной сцене! Мне кажется, я постигаю самую суть психологии творца. Когда всё гибнет в пламени пожара, Шагал неожиданно решает, что что-то должно обязательно остаться живым, что два любящих существа должны спать спокойно в темном углу его картины. Отблески всепожирающего пожара подобны солнцу. Но в тени обычное человеческое счастье есть само по себе маленький огонек.

Оказывается, шагаловская чернота населена, она обитаема.

XII

Книга Шагала заканчивается иллюстрацией видений Захарии. Эти видения возвещают и для Иерусалима, и для Сиона окончание времен испытания. Семисвечник, свет Храма, освещает всю вселенную. В этом вселенском свете ангел небесный говорит с пророком, он ведёт пророка. Красный, огромный конь, о котором говорится в священной книге, пересекает небо сновидений. Открываются дороги, которые ведут на небосвод. Для человека также есть дороги, ведущие на небо.

Теперь мы понимаем, почему мы всегда встречаем на картинах Марка Шагала барашков и ослов — этих добрых друзей человека, которые пасутся на облачных горах, что намного выше земных гор. Вся вселенная: животные, люди и вещи имеют для Шагала одну судьбу — вознесение. И художник призывает нас к этому счастливому восхождению. Когда мы рассматриваем этих путешественников неба, этих неожиданных путешественников, которых мы считали живущими только на земле, мы сами становимся легче. Мне кажется, что мы дотронулись здесь до какого-то потайного смысла всего творчества художника: Марк Шагал рисует слишком хорошо, чтобы быть пессимистом. Он верит своему карандашу, он верит своей кисти, поскольку знает, что мир прекрасен. Мир достоин того, чтобы быть нарисованным. И он правильно делает; нам действительно хорошо в мире, который прекрасен. Ведь радость рисования есть радость жизни. Вселенная — рисунки Шагала доказывают нам это, — несмотря на все невзгоды, полна счастья и предопределена к счастью. Человек должен вернуть себе Рай.

XIII

Выбрав свой маршрут чтения среди многих других возможных вариантов, я, естественно, не мог рассказать здесь обо всех богатствах работы Шагала. Потребовалась бы целая книга, чтобы прокомментировать такую работу. Являясь рабом собственного вкуса, я остановился прежде всего на том, что мне нравится самому, хотя следовало бы, конечно, сказать при этом и о личных предпочтениях художника. Но все невозможно охватить. Тем более, что сам художник не обязан, разумеется, раскрывать нам причину своего выбора. Однако, встречаясь с таким изобилием, с таким богатством иллюстративного материала, невольно сталкиваешься с проблемой философии иллюстрации. Для того чтобы адекватно понять эту проблему, нужно пережить одиночество художника, сидящего перед белой страницей. Это великое одиночество, поскольку ничто не помогает ему в его стремлении вывести из тьмы истории и высветлить лица исчезнувших жизней. Здесь ничего нельзя скопировать. Всё надлежит создать самому.

Насколько это трудная задача — нарисовать пророков, придав каждому из них собственное выражение, воссоздать лик каждого из них. У пророков Шагала есть, однако, одна общая черта: все они шагаловские пророки. На каждом из них печать их творца. Для философа, занимающегося образами, любая страница этой книги — документ, по которому он может изучать работу творческого воображения.

Примечания

1 Bachelard G. Introduction а la Bible de Chagal. — In: Bachelard G. Le droit de rкver. Paris, 1970, p. 14—31. Первая публикация — “Revue Verve”, vol. X, № 37—38, 1960.

2 Г. Башляр выделяет здесь слово “regarder”, которое при смысловом анализе обнаруживает скрытый в нем корень “gard”, связанный с глаголом “garder” — хранить. Следовательно, с приставкой “re” это слово означает повторное действие, восстановление. — Прим. перев.

3 Автор имеет в виду 4 главы, из которых состоит Книга Ионы. — Прим. перев.
_______________________________________
Г. Башляр. Введение в Библию Шагала. 1960.
Гюстав Башляр. (1884-1962) — французский философ и искусствовед
Источник: Новый рационализм. М., 1987.
Электронная библиотека по философии — http://filosof.historic.ru



Наталья Апчинская
«Библейское Послание» Марка Шагала

Я вложил слова Мои в уста твои.
Иер. 1. 9

На одном из рисунков тушью, датированном 1931 г. и названном «Ангел с Торой, или Вдохновение поэта», легкими и небрежно-точными линиями обрисован спящий или грезящий сидящий за столом поэт, а точнее, художник с чертами Шагала. К нему слетает с небес ангел, требовательным жестом побуждающий спящего проснуться и начать работу. Свиток Торы, который держит ангел, показывает, в какие сны погружен художник и какой работы ждет от него посланец Неба. Рисунок этот может служить заставкой ко всему поистине грандиозному по размаху и в полной мере вдохновленному свыше циклу работ на библейскую тему, выполненному Марком Шагалом.

Персонажи из Библии появляются у него еще в 1910-е гг., в частности, в одном из центральных произведений первого парижского периода — «Посвящается Аполлинеру» (1912). В предельно обобщенной форме здесь рассказано о сотворении Евы из ребра Адама и последующем грехопадении, имевшем катастрофические последствия для всего мироздания. После возвращения в Россию в 1914 г. Шагал будет прямо включать тексты из Библии в композицию своих картин. В 1920-х, уже постоянно живя во Франции, стимулированный заказом известного маршана и издателя Амбруаза Воллара, он начинает, по его словам, «мечтать об иллюстрациях к Библии», а после поездки весной 1931 г. в Палестину, Сирию и Египет приступает к реализации своей мечты. На протяжении 1930-х и в послевоенные годы появляются 105 черно-белых офортов и несколько десятков цветных гуашей к входящим в Ветхий Завет и иудейский Танах книгам Пятикнижия, Иисуса Навина, Судей, пророка Самуила и Царств, а также к текстам Исайи, Иеремии и Иезекииля.

В своих офортах Шагал как будто кадрирует библейский текст, делая зримыми главные его эпизоды. На первом листе Яхве, словно сотканный из облаков, но полный невероятной творческой силы, несет еще бесчувственного Адама, собираясь вдохнуть в него жизнь. Далее мы видим Ноев ковчег — для Шагала это образ любви и надежды, соединяющих людей и животных. На другом листе Ной приносит жертву Богу и видит радугу — знамение Завета. Еще на одном патриарх показан в менее патетический момент: он лежит, опьяненный изобретенным им вином, а его благочестивый сын Сим стыдливо прикрывает наготу отца. В последующих «кадрах» предстает история праотцев избранного народа. Авраам совершает первое обрезание — знак принадлежности Богу последующих поколений; видит вместе с Саррой трех ангелов; совершает жертвоприношение Исаака, в последний момент остановленное ангелом. Изображены полная лиризма встреча Иакова с Рахилью, его сновидение о лестнице, соединяющей небо и землю, и его битва с таинственным посланцем Яхве.

Не менее подробно рассказывается история Моисея и исхода из египетского плена, синайского завета с Богом, странствия по пустыне («по земле тени смертной», как сказано у Исайи) и обретения земли обетованной.

Пятнадцать офортов посвящены любимому герою художника — царю Давиду, псалмопевцу, строителю Царства и города Иерусалима. В иллюстрациях запечатлены изображенные многими предшественниками Шагала эпизоды жизни Давида: игра на псалтыри перед Саулом, убийство льва, напавшего на стадо, победа над Голиафом, оплакивание Ионафана, а затем Авессалома, восхищение красотой купающейся Вирсавии… Как и прочие библейские персонажи, Давид лишен какой-либо идеализации, но предстает во всей многогранности своей личности — вдохновенным, ликующим, плачущим. Вместе с другими иудеями он пляшет перед ковчегом на пути в Иерусалим, а потом возносится над городом в сверхчеловеческом и сверхреальном величии. В следующей серии эпизодов Давид благосклонно внимает Вирсавии, которая просит сделать их сына Соломона царем Израиля. Соломона венчают на царство, свершается его знаменитый суд, осененный ангелом, в лучах льющегося с небес света царь молится перед семисвечником в построенном им Храме, принимает царицу Савскую и восседает на троне в окружении священных львов.

Иллюстрации «исторических книг» завершаются рассказом о пророке Илие и его чудесном вознесении — «восхищении огненным вихрем на колеснице с огненными конями» — живым на небо.

Кульминация библейского гравюрного цикла — листы к так называемым «поздним пророкам». Большинство посвящено Исайе, который, будучи наделен пророческим даром, видит грандиозные и мистические картины разрушения Вавилона, прощения Богом Израиля, его грядущей славы и наступления на земле царства Мессии с содружеством всех живых существ. Бог ведет пророка Своими неведомыми путями… Яхве вкладывает свои слова и в уста Иеремии, которому предстает видение вавилонского пленения евреев; на одном из листов мы видим его знаменитый плач.

На последнем офорте всей серии, относящемся к книге Иезекииля, пророк готовится съесть свиток с Писанием, которое должно быть не просто прочитано, но усвоено всем его существом. Этот заключительный аккорд гравюр полон особого, символического смысла и может быть отнесен не только к персонажу Ветхого Завета, но и к его иллюстратору. Словно пробужденный упомянутым выше «Ангелом с Торой», Шагал впитал в себя, подобно Иезекиилю, текст Священного Писания, чтобы претворить его в адекватные и при этом глубоко личностные образы.

Библейские офорты были изданы в 1956 г., уже после смерти Воллара, известным парижским издателем Эженом Териадом — в несброшюрованном томе, с листами, отпечатанными небольшим тиражом с авторских досок. Чуть позже Териад опубликовал тем же способом 140 черно-белых и цветных шагаловских литографий к Библии.

В 1930-е годы Шагал не владел техникой цветного офорта, цвет звучал лишь в его гуашах, которые он «переводил» на язык гравюры. В послевоенных литографиях к характерной для офортов магии черного и белого, их контрастов и тончайших, неуловимых переходов добавляется другая, не менее сильная магия — цвета. Глубина черных, переливы серебристых и сверкание белых тонов дополняются праздничным звучанием красок.

В новой серии библейских иллюстраций художник не повторяет ранее созданные образы, даже если обращается к уже использованному сюжету. Но, как правило, он теперь читает другие страницы Библии. В литографиях акт творения начинается с создания мира. Затем следуют сцены в раю, являющие тройственный союз мужчины, женщины и животного; грехопадение, изгнание из рая, убийство Каином Авеля, всемирный потоп… Сарра видит внутренним взором ангелов, напоминающих языки пламени. Проходит вереница других женщин, соединяющих в себе наивную непосредственность, благочестие или религиозный экстаз, жертвенную любовь и целомудрие: Агарь, Рахиль, Мелхола, пророчица Мариам, Эсфирь и даже блудница, прячущая «шпионов» в Иерихоне. Рассказывается история Руфи, прародительницы Давида и Соломона. (Русскому зрителю эти листы не могут не напомнить известные гравюры В. Фаворского.) Параллельно возникают мощные фигуры Моисея и Давида, Иова и почти всех пророков. Хотя Шагал остается «по преимуществу» рассказчиком, в литографиях его образы более лаконичны, чем в офортах, предметные подробности нередко уступают место подробностям цвета.

Собственно, именно способность литографии быть близким эквивалентом живописи с ее красочностью и широким, свободным мазком объясняет особое пристрастие художника в послевоенные годы к этой гравюрной технике. К тому же литография предоставляла оптимальные возможности для тиражирования и тем самым отвечала стремлению позднего Шагала к более широким контактам со зрителем, к распространению своего художественного послания, и в первую очередь послания библейского.

Оно передавалось, разумеется, не только в графике, но и во всех других жанрах шагаловского искусства.

Для живописных панно, которые художник создавал с 1954 по 1966 г., он выбрал (в отличие от гравюр, почти постранично следующих за текстом Библии) ключевые, насыщенные особенно глубоким символическим смыслом эпизоды из книг Бытие, Исход и Песни Песней. Семнадцать таких большеформатных панно образовали целостный, композиционно продуманный ансамбль, для размещения которого (а также других произведений на библейский сюжет) был создан специальный музей в Ницце, названный «Библейское Послание» («Message Bib1ique»).

После войны, когда повсеместно восстанавливались разрушенные храмы и строились новые, немало крупных художников во Франции и других странах Европы обратилось к искусству витража. Что касается Шагала, то он нашел в этом искусстве технику, позволившую реализовать мечту всей его жизни — мечту о слиянии цвета и света. В огромных витражных окнах для синагоги в Иерусалиме и готического собора в Меце, а также храмов и общественных зданий в Майнце, Реймсе, Чичестере, Нью-Йорке — волшебные переливы красок, их мощное сияние и таинственное мерцание служили созданию подлинно религиозных образов, во­площающих переживание иной реальности. Шагал-витражист в полной мере осуществил в нашем веке мечту Родена об «искусстве соборов» — еще и потому, что его творения, при всей их современности, оказались по духу родственными средневековой архитектуре.

Корпус библейских произведений мастера из Витебска завершали большие гобелены «Исход», «Въезд Давида в Иерусалим» и «Пророчество Исайи» для израильского кнессета, керамические панно, мозаики и скульптуры на темы Ветхого Завета.

Офорты и литографии к Библии по количеству превосходили знаменитый цикл гравюр на дереве Гюстава Доре. В целом же все, созданное Шагалом на данную тему, по масштабности не имело аналогий ни в двадцатом, ни в предшествующем столетии. Художник словно протягивал сквозь века руку великим религиозным живописцам эпохи Возрождения и барокко, бесчисленным анонимным мастерам средневекового искусства.

На вопрос о вере Марк Шагал в интервью обычно отвечал, что не ходит ни в церковь, ни в синагогу, и что его молитвой является его работа. Но при этом он именовал себя «мистиком», а в докладе, прочитанном в 1940-е годы в США, высказался более подробно: «Совершенно напрасно некоторые боятся слова „мистика“, которому придают оттенок религиозной ортодоксии. Следует очистить это понятие от замшелости, вернуть ему первоначальную чистоту и высоту. Мистика! Сколько раз мне бросали в лицо это слово, как некогда слово „литература“! Но существует ли без мистики хоть одно великое полотно, великая поэма или даже социальное движение? Лишите любой организм, индивидуальный или социальный, мистической силы, мистического чувства или мысли — разве он не завянет и не умрет?»

Свое творчество Шагал рассматривал как проникновение средствами искусства в мистические глубины жизни, которые были для него идентичны самому понятию «жизнь». Миссия художника состояла в том, чтобы показать скрытую за привычным обликом вещей их таинственную природу, их подчиненность, в конечном счете, высшим законам, находящимся в противоречии с логикой обыденного сознания и непостижимым рассудочной мыслью. Именно художник оказывался способным провидеть в трехмерной реальности другие измерения, независимо от того, создает ли он произведение на религиозный или светский сюжет. И в этом он уподоблялся библейским пророкам и создателям религиозного искусства всех времен и народов.

В самом начале творческого пути Шагал испытал сильное потрясение от созерцания древнерусских икон. Во многом под их влиянием он сформировался как творец мистериальных образов и в дальнейшем нередко воплощал в своих работах иконные мотивы. «Не вы создали эти образы, не вы явили эти идеи нашим обрадованным очам, сами они явились нашему созерцанию, вы лишь устранили застилавшие нам их свет препятствия… И теперь мы, с помощью вашей, видим, но уже не ваше мастерство, а полно-реальное бытие самих ликов видим… Как через окно я вижу Богоматерь, и Ей Самой молюсь, а никак не Ее изображению». Так писал о старых иконописцах о. Павел Флоренский (Иконостас. Избранные труды по искусству. СПб., 1993). Подобное ощущение сотворенности не человеком, а Самим Богом хорошо знакомо всем, созерцавшим не только иконы, но и любое другое произведение эпох расцвета религиозного искусства. Но, в отличие от древних и средневековых, памятники, созданные в Новое время, как правило, являют уже не «полно-реальное бытие» божественных ликов, а их постижение земным, хотя и одаренным свыше, человеком.

В работах Шагала, прежде всего, в офортах и литографиях, предстает огромное разнообразие неприкрашенных человеческих типов и психологических состояний, явлен почти весь спектр эмоций, их нюансы и сложные, подчас трудно передаваемые в словах сочетания. Так, в лице Авраама, приносящего в жертву Исаака, можно прочесть страдание, внезапную надежду, потрясение и благоговение. Однако подобно тому, как сквозь разные обличья героев просвечивают национальные черты, так и все их чувства имеют общую доминанту. Даже когда персонажи общаются друг с другом, их переживания выходят за рамки личных отношений: во всем происходящем они угадывают тайный смысл. Осознание сакрального значения событий обусловливает напряженность участников Священной Истории, их экстатический выход за собственные пределы или погружение в себя, чтобы, опять же, в глубинах своей души обрести нечто высшее. Юные или дряхлые, они — «Божьи дети» (во многом именно отсюда характерное для них детское простодушие), исполненные смирения и священного страха. Ибо герой Шагала — не просто человек, а человек, общающийся с Богом и способный воспринять обращенные к нему свыше слова. Степень этой восприимчивости, а также способности исполнить Божественную волю, определяет иерархию действующих лиц. На одном полюсе — патриархи, цари и визионеры-пророки, на другом — простой народ. Не толпа, а именно народ, поскольку он одарен и объединен религиозным чувством.

Хотя общение с Богом происходит, прежде всего, в душе человека, Божественное начало постоянно вторгается в жизнь героев Шагала извне. Таковы сцены Богоявлений, происходящие при вспышках молний, среди языков пламени и порывов бури. Яхве порой выступает в человеческом облике, хотя облик этот условен и изменчив — как будто зависит от созерцателя. Иногда мы видим руки Бога, протягивающие свиток или скрижаль. (В традиционном еврейском искусстве именно руки — знак священника, ааронита, или прислужника в храме, левита,— были, как правило, единственной антропоморфной деталью.) Иногда Яхве скрыт за облачным столпом. Но чаще являются его посланники — крылатые или как бы пернатые ангелы. Они не похожи на красивых «по определению» ангелов искусства Нового времени, но, подобно персонажам средневекового искусства, предстают обитателями иного мира, имеющими дивную, отличную и от человеческой, и от животной, природу.

Когда в начале 1930-х годов Шагал начинал работу над иллюстрациями к Библии, он совершил путешествие не только на Ближний Восток, но и в Испанию — для изучения живописи Эль Греко, и в Голландию — для углубленного постижения Рембрандта. Из всего европейского искусства Нового времени именно эти мастера оказались особенно близки ему при работе над Библией, ибо они олицетворяли два полюса его собственного искусства — визионерский и психологический.

Эль Греко, как бы перебрасывая в своем маньеризме мост от Ренессанса к барокко, возрождал на новой основе спиритуализм готики. Его картины — экстатические видения, в которых порыв к небу преодолевает законы природы, человеческие тела становятся похожими на языки пламени, материя теряет весомость, пространство — конкретные размеры, небеса «свиваются в свиток», как в Апокалипсисе, а свет утрачивает реальные источники. Все эти особенности стиля испанского мастера могут быть отнесены и к Шагалу.

Рембрандт, следуя по пути, проложенному еще Караваджо, сосредоточил внимание не на самих сверхъестественных явлениях, а на их восприятии человеком. Отсюда — психологизм и демократичность образов, интимность религиозных переживаний. Старики у Шагала родственны рембрандтовским, вобравшим в себя мудрость и печаль мира. Мастеру из Витебска не могло не импонировать пристрастие Рембрандта и к сюжетам из Ветхого Завета, и к изображению реальных обитателей еврейских кварталов Амстердама. Наконец, Рембрандт — учитель Шагала в искусстве офорта и магии светотени. Переклички с Эль Греко и Рембрандтом ощущаются и в офортах 1930-х годов, и в последующих произведениях, в которых будут видны следы влияния позднего Микеланджело, Тициана и Тинторетто, а также современных мастеров цвета, таких, как Клод Моне, Ренуар, Боннар, Матисс.

При всех контактах с классическим наследием Шагал оставался художником своего века и при этом — одним из лидеров авангарда, во многом порвавшего с классической традицией.

Приехав в Париж в 1910 г., он пережил, по его словам, «революцию видения». Картина теперь для него — не ренессансное «окно в мир», а скорее модель мира, который предстает таинственным космическим целым. Опору своим новациям художник находит в древнем и средневековом искусстве, а также в народном творчестве, в котором древность и средневековье дожили до наших дней.

Как и другие мастера XX в., Шагал объединил до- и постренессансные художественные принципы и осуществил, может быть, с наибольшей полнотой синтез мифа и психологии, в котором Томас Манн усматривал характерную черту новейшего искусства и даже «прообраз будущего человечества, благословенного свыше духом и благословением бездны, лежащей долу».

Присоединившись в 1910-е годы к так называемой «парижской школе», в которую входили выдающиеся представители авангарда, Шагал сохранил индивидуальность: круг тем и образов, почти не выходящих за пределы Витебска, экспрессивность стиля, прямое выражение в живописи состояния души. В противовес и кубистам, и фовистам он строил развернутую во времени картину мира. Стремясь к образным обобщениям, не собирался жертвовать ни подробностями бытия, ни самой его предметностью. Каждое изображение становилось одновременно зеркалом души и подобием космоса, в котором верх и низ постоянно меняются местами. Но главное — в нем воплощалось скрытое за привычным распорядком чудо жизни. Отсюда — парадоксальность образов, взрывчатость композиций, контрасты цвета и света, постоянный переход от реального пространства к ирреальному.

И в офортах, и во всех других работах на библейскую тему место действия всегда обозначается конкретными деталями, но тут же лишается эмпиричности. Достигается это разными способами, и, прежде всего, разномасштабностью предметов переднего и заднего планов. В итоге вместо реального третьего измерения, переданного перспективным сокращением, возникает, как говорил сам художник, четвертое или пятое. Действующие в этом пространстве живые существа обладают свободой воли, но, как и неодушевленные предметы, являются частью мирового целого и при этом — материализацией мысли художника, уподобленного демиургу. Сам Шагал называл свой метод психопластикой. И не случайно при первом знакомстве с его библейскими работами прежде всего и сильнее всего впечатляет их как будто лишенная всего внешнего обнаженная духовность.

Герои художника испытывают воздействие мировых центробежных и центростремительных сил; последние сообщают им своеобразную скованную экспрессивность, заставляющую вспоминать средневековое искусство. Подобно средневековым мастерам, Шагал, как и другие художники авангарда, показывает движение как сумму статических моментов. Действие происходит у него здесь и сейчас, но кажется остановленным и пребывающим в вечности. Онтологический аспект приобретают и цвет, и светотень. Отчасти это реальные качества вещей, но, в конечном счете,— знак высших начал. Так, свет зримо передает чудо Божественного присутствия, но существует только по контрасту с тьмой, ибо сущность мира, по Шагалу, дуалистична. С неба льются потоки света, с земли поднимается вверх пламя жертвенников, сжигаемых животных окружает сияние, непохожее на огонь костра. Ослепительная радуга обозначает союз земли и неба, а из горящего, но не сгорающего куста Моисей слышит голос Яхве.

По остроумному замечанию американского искусствоведа М. Шапиро, Шагал сумел сказать своими библейскими работами нечто новое (и, добавим, с поистине гениальной силой) благодаря синтезу еврейской культуры, традиционно враждебной живописи, и современной живописи, в целом далекой от Библии.

Как современный художник он воплотил в своих образах в равной мере земное и небесное, совершив прорыв от реального к сверхреальному. В то же время в его произведениях «Книга книг» едва ли не впервые предстала памятником еврейской художественной культуры.

Как известно, в прошлом быть евреем означало не быть художником. Заповедь Моисея гласила: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли» (Исх. 20. 4). Еврейский народ именовал себя «народом Книги», и карьера профессионального живописца означала, как правило, разрыв с религиозной традицией.

Феномен Шагала состоял в том, что он сумел стать великим художником, не перестав быть иудеем. Он реализовал в своем творчестве духовный опыт, заключенный в Торе и Талмуде, эзотерической каббале и демократическом хасидизме. И при этом сохранил неразрывную связь с Книгой — не только с Библией, но книгой вообще и со словом как таковым. Его пластические образы обладают внутренней вербальностью, это как бы овеществление образов словесных. Кроме того, как уже отмечалось, художник постоянно включал в свои композиции фрагменты различных текстов.

Помимо Библии, он иллюстрировал множество книг — «Мертвые души» Гоголя, «Басни» Лафонтена, «Дафниса и Хлою» Лонга, «Декамерон» Боккаччо, «Одиссею» Гомера, «Бурю» Шекспира, стихи многих еврейских поэтов, а также Маяковского, Элюара, Арагона, собственную поэзию и прозу (автобиографическую книгу «Моя жизнь»), прозу своей жены Беллы Шагал.

Как известно, характерные для иудаизма запреты на изображения относились в первую очередь к Богу и человеку. Существовала богатая традиция художественного освоения природного, и, прежде всего, животного мира. Шагаловские образы во многом продолжают эту традицию. С народными мастерами (не только еврейскими, ибо язык народного искусства в значительной степени интернационален) его сближали мифологизм и жизненность, далекая от имитации натуры,— при том, что современный художник, в отличие от народного, наполнял свои творения глубоко личностным лиризмом.

В работах на библейскую тему животные — приметы патриархального быта и символы иной реальности. Они спасаются от потопа, предстают очищенными и преображенными в огне жертвенников, являются в видения Исайе и Иеремии. Кроткие и нежные козы или ослики противостоят грозным и царственным львам. И те, и другие мирно соседствуют в композициях, посвященных пророчеству о грядущем царстве Мессии.

Произведения национального искусства с изображениями зверей Шагал мог видеть и в оригиналах, и в копиях, выполненных в начале XX в. собирателями еврейского фольклора. Знал он и немногочисленные композиции с библейскими персонажами, встречавшиеся в декоре ритуальных предметов, в лубке и надгробных стелах.

Действующие лица у Шагала соответствуют своим прототипам из Ветхого Завета, но кажутся переселенными на палестинскую землю прямо из черты оседлости. Обитатели Витебска и окружающих местечек хранили огонь древней веры и ощущали незримое присутствие пророка Илии в ночь Пасхи или «святых гостей», спускавшихся с небес в семь дней праздника Кущей. Благодаря дару и своему творческому методу Шагал смог пластически выразить таинственную суть их национального бытия, духовного и физического в равной мере.

В статье о С. Михоэлсе (сложившемся как актер во многом под влиянием Шагала в период его сотрудничества с театром А. Грановского) Осип Мандель­штам писал о «внутренней пластике гетто» и о «пластической силе и основе еврейства», состоящей в том, что оно «выработало и пронесло через столетия ощущение формы и движения, обладающих чертами моды — непреходящей, тысячелетней». Эта пластика гетто с чертами тысячелетней моды была во всей полноте передана именно Шагалом. В ней — и скованность, и порыв к свободе, имевшие многозначный смысл. В частности, означавшие привязанность к дому и стремление выйти за его пределы — пределы родного жилища, города, страны, земного шара и всего земного бытия, но также и за рамки национального.

По словам израильской исследовательницы 3. Амишай-Майзельс, самоидентификация Шагала как еврея сочеталась со стремлением найти контакты с христианством, и в разные периоды жизни он представал еврейским, русским, французским и космополитическим мастером.

Хотя Библия не включала для него Новый Завет, начиная с 1910-х годов в его искусстве возникают образы распятого Христа (например, в большом полотне «Голгофа» 1912 г.). Христос ста­новится у Шагала воплощением страданий еврейского народа, но также — детской чистоты, жертвенной любви и духовного подвига. Не случайно, отказавшись от революционных увлечений юности и переписав картину «Революция», Шагал заменит в ней Ленина на Христа, а в дальнейшем будет неоднократно отождествлять себя с Христом, «распятым на мольберте».

В большинстве его работ православные храмы Витебска служат знаком сакрального начала композиции, а католические соборы он, как уже отмечалось, украшал (точнее, одухотворял) своими витражами. Более того, для мастера из Витебска не существовало резкой грани не только между конфессиями (при бесспорном доминировании иудаизма), но и между религией и искусством, религией и поэзией. И то, и другое должно было быть личностным, идущим прямо от сердца, видящим мир каждый раз заново, живым и полным тайны.

Что касается «Библейского Послания» художника, то оно — Шагал неоднократно подчеркивал — было обращено ко всем людям, ибо его герой — «человек, который не изменяется в веках, который видит Бога, говорит с Ним и черпает оттуда свое достоинство и величие».


Из предисловия Марка Шагала к каталогу музея «Библейское Послание» (1)

С ранней юности я был очарован Библией. Мне всегда казалось и кажется до сих пор, что Библия является самым большим источником поэзии всех времен. С юности я искал отражение этой поэзии и в жизни, и в искусстве. Библия созвучна природе, и эту ее тайну я пытаюсь передать.

На протяжении всей жизни я порой ощущал себя другим по отношению к окружающим, рожденным, так сказать, между небом и землей; мир казался мне огромной пустыней, в которой моя душа движется, подобно факелу. Но по мере своих сил я создавал картины, отвечающие моей мечте. И я хотел бы, чтобы они остались в этом Доме [музее — Н. А.], чтобы люди смогли обрести с их помощью мир, духовность, религиозное чувство и чув­ство жизни.

Эти картины были задуманы для выражения мечты не одного народа, а всего человечества. Они являются следствием моего знакомства с французским издателем Амбруазом Волларом и мое­го путешествия на Восток. Я решил оставить их во Франции, ко­торой обязан своим вторым рождением.

Не мое дело комментировать их — искусство должно говорить само за себя.

Часто говорят о манере письма, форме или направлении в искусстве, которые диктуют тот или иной цвет. Но цвет есть внутреннее качество. Он не зависит ни от стиля, ни от трактовки формы, ни даже от мастерства художника. Он вне направлений. Из всех направлений в искусстве останутся только те немногие, в которых есть этот внутренний цвет.

Живопись, цвет — не вдохновлены ли они любовью?

<…> В этой любви находят место и социальные действия, и суть всех религий. Для меня совершенство в жизни и в искусстве имеют библейское происхождение. Искусство, лишенное биб­лейского духа, основанное на логике или механической конструкции,— не принесет плодов.

Может быть, в этот Дом придут молодые люди и найдут в нем идеал братства и любви, воплощенный в красках и линиях моих произведений.

Может быть, будут произнесены слова любви, которые помогут сплотить всех. Может быть, не будет больше врагов, и как мать любовью и трудом готовит ребенка к жизни, так и молодые и совсем юные построят с помощью нового цвета мир любви. И все, каковы бы ни были их религиозные убеждения, смогут прийти сюда и говорить об этой мечте, позабыв о злобе и духе разрушения.

Я хотел бы, чтобы в этом месте были размещены также произведения всех народов, чтобы звучали их музыка и поэзия, идущие от сердца.

Возможна ли эта мечта?

Но в искусстве, как и в жизни, все возможно, если в основе лежит любовь.

Марк Шагал.
Перевод с французского Натальи Апчинской

____________________
Примечания

1. Mus?e National Message Biblique Marc Chagall. Nice. Catalog des collections. Paris: Editions de la R?union des mus?es nationaux, 1990. P. 9–11.

Шагаловский сборник. Вып. 3. Материалы X–XIV Шагаловских чтений в Витебске (2000-2004). Минск: Рифтур, 2008. С. 7–13.
Музей Марка Шагала



Наталья Апчинская
Марк Шагал и Библия

Статья известного московского искусствоведа Натальи Вячеславовны Апчинской посвящена работам Марка Шагала, иллюстрирующим Библию. Основное внимание в ней уделяется рассмотрению тех графических работ художника, которые хранятся в Музее Марка Шагала в Витебске и помещены в каталог музея «Марк Шагал и Библия» (Витебск, 2002).

Я вложил слова Мои в уста твои.
Иеремия, 1,9.

Библейские образы рождаются как бы с самим искусством Марка Шагала. В первый парижский период (1910-1914) он пишет большое полотно «Посвящается Аполлинеру», в котором в предельно обобщенной форме рассказано о сотворении Евы из ребра Адама и последующем грехопадении, имевшем катастрофические последствия для всего человечества. В другом, более загадочном по смыслу холсте тех лет — «Голгофа» или «Посвящается Христу» — парадоксально переосмысливался кульминационный момент Евангелий, и Христос представал в виде приносимого в жертву иудейского младенца.

Однако в полную силу образы Библии начинают звучать в шагаловском искусстве только в 30-е годы — в выполненной по заказу известного маршана и издателя Амбруаза Воллара большой серии офортов на тему иудейского Танаха (христианского Ветхого Завета). Наряду с «сюитой Воллара» Пабло Пикассо и его же «Герникой», книжной графикой Анри Матисса, живописью Жоржа Руо, произведения Мастера из Витебска стали одним из высших художественных достижений десятилетия. Как все, что создавал Шагал, они соединили в себе непреходящее и временное и явились во многом ответом на исторические события — прежде всего, победу нацизма в Германии, предвещавшую новую мировую войну и Холокост — повторение и многократное умножение бедствий еврейского народа, описанных на страницах Библии.

Об этом, словно поднявшись на синайские высоты, хорошо сказала русская поэтесса, монахиня в миру, позже погибшая в нацистском концлагере, Е. Кузьмина-Караваева (мать Мария):

Еще один исполнен срок,
Опять гремит труба Исхода,
Судьбу избранного народа
Вещает снова нам пророк.

Израиль, ты опять гоним.
Но что людская воля злая,
Когда тебя в грозе Синая
Вновь вопрошает Элогим?

И пусть же ты, на ком печать,
Печать звезды шестиугольной,
Научишься душою вольной
На знак неволи отвечать.

«Мечтать об иллюстрациях к Библии» Шагал начал, по его словам, еще в 20-е годы, после окончательного переезда во Францию и получения заказа Воллара. Однако для реализации данной мечты, как и для выполнения других книжных иллюстраций, ему было необходимо соблюдение двух главных условий. Первое — погружение в литературный текст и «внутреннее сродство» с ним, позволявшее создать пластический эквивалент слова и перевести на графический язык образы книги и сам ее стиль, который неизбежно становился также отражением стиля эпохи, в которую творил иллюстратор. (Ярчайший пример — офорты к «Мертвым душам», в которых Гоголь был увиден глазами современника спектаклей В. Мейерхольда.)

Вторым условием являлись впечатления от живой реальности, питавшей некогда литературное произведение и продолжавшей сохранять свои неповторимые приметы и ауру. Так, создавая гравюры к «Мертвым душам», Шагал опирался на свое знание русской провинции, а в офортах к «Басням» Лафонтена, которые непосредственно предшествовали библейской графике, проявилось почерпнутое из поездок 20-х годов знакомство с французской деревней.

Осенью 1931 года художник совершил с семьей путешествие по библейским местам — Палестине, Сирии и Египту. Впечатления от этого путешествия, которые он позже назовет «сильнейшими в жизни», слившись с воспоминаниями о еврейских местечках России, позволят ему «увидеть Библию» и претворить мечты о ней в реальность графических образов.

Как книжный иллюстратор Шагал блестяще проявил себя еще в 1910-е годы в рисунках тушью к прозе И. Переца и Дер-Нистера. Но подлинным художником книги он стал лишь после овладения в 1922 году в Берлине ремеслом гравера. Пользуясь советами еврейского гравера Германа Штрука, он освоил тогда технику офорта, сухой иглы и акватинты, а также литографии и ксилографии. Вспоминая об этом, он напишет позже: «Мне кажется, что мне чего-то не хватало, если бы я, оставив в стороне цвет, не занялся в определенный момент жизни гравюрой и литографией. С ранней юности, когда я только начинал пользоваться карандашом, я искал чего-то, что могло разливаться, подобно большому потоку, устремленному к далеким и влекущим берегам». Ощущая, по его словам, пальцами «самый нерв гравюры», Шагал стремился передать прежде всего именно ее подобие «большому потоку», в котором в равной мере ощутимы дискретность и микрокосмичность бытия, его целостность и непрерывность, отвечавшие особенностям мировидения самого художника.

Все иллюстрации, выполненные Шагалом в 20-е годы, начиная с автобиографической книги «Моя жизнь», представляли собой офорты (зачастую в сочетании с акватинтой и сухой иглой). Таковыми являлись и листы к Библии. Как и в предшествующей работе над «Баснями» Лафонтена, Шагал предварил здесь часть гравюр цветными гуашами, стремясь затем не только найти эквивалент цвету в черно-белой печатной графике, но и увеличить силу воздействия последней по сравнению с гуашами.

На протяжении 20-х годов живописный и графический стиль Шагала претерпевает существенные изменения. Постепенно уходят характерные для работ 1910-х и начала 20-х кубистические сдвиги, манипулирование частями тел и предметов, смягчается дерзкая парадоксальность образов. Последние становятся в целом более классичными, сохраняя при этом неповторимо-шагаловские особенности и прежде всего — непосредственную жизненность и психологизм в сочетании с экстатическим выходом за пределы земного времени и пространства.

Еще в Германии, обучаясь искусству офорта, Шагал мысленно обращался к его всемирно признанному мастеру — Рембрандту. («Я уверен,— писал он в „Моей жизни“,— что Рембрандт меня любит») В 1932 году, вскоре после возвращения c Ближнего Востока, он отправляется в Голландию для более основательного изучения творчества своего великого предшественника, создававшего глубокие религиозные образы не только в гравюре, но и во всех прочих жанрах своего искусства. Мастеру из Витебска не могло не импонировать пристрастие Рембрандта и к сюжетам из Ветхого Завета, и к изображению реальных обитателей еврейского квартала Амстердама. Но не менее существенными для него являлись характерные для голландского художника демократичность и психологизм образов, а также перенесение акцента со сверхъестественных явлений на их переживание человеком, в чем Рембрандт следовал по пути, проложенному еще Караваджо.

Однако столь же необходимым для Шагала при работе над Библией оказалось обращение к другой традиции искусства Нового времени, в большей степени отвечавшей визионерской составляющей шагаловского творчества. После Голландии он посещает Испанию, где погружается в живопись Эль Греко с ее мистическими видениями, в которых порыв к небу преодолевает законы природы, человеческие тела уподобляются языкам пламени, материя теряет весомость, свет — реальные источники, а пространство — конкретные размеры.

Во всем этом искусство художника из Толедо явилось во многом возрождением на почве позднего Ренессанса и маньеризма спиритуализма готики. Что касается Шагала, то он, как и другие живописцы ХХ века, также обращал свой взор в средневековье, но более раннее. Подобно до-ренессансным и народным мастерам, он трактовал произведение пластического искусства как некую новую реальность, во многом автономную от видимой глазом, в которой все подчинялось экспрессивным и символически-знаковым задачам. Человек представал при этом частью космического целого и вписывался в ритмы композиции, являвшейся моделью мироздания. Отсюда — пластические деформации, сжатость форм, словно находящихся под воздействием внешних сил, трактовка движения как суммы статических моментов, сочетание динамики и вневременной статики.

Подобно создателям великого религиозного искусства прошлого, Шагал видел в художественном творчестве высокую миссию, своего рода связующее звено между небом и землей, а свои произведения и, прежде всего, имеющие отношение к Библии,— вдохновленными свыше.

Своеобразным графическим эпиграфом к библейским офортам можно считать выполненный в 1931 году рисунок тушью «Ангел с Торой» или «Вдохновение поэта», представляющий собой одну из иллюстраций к книге стихов еврейского поэта Абрама Лессина (Валта). На этом рисунке посланец Бога, слетающий с неба со свитком Торы, требовательным жестом побуждает спящего или грезящего поэта, точнее, художника с чертами Шагала, пробудиться и приступить к работе.

На протяжении 30-х и в первые послевоенные годы художник выполнил 105 офортов (66 до 1939 года и 39 после войны) и меньшую по объему серию гуашей к Пятикнижию, книгам Иисуса Навина, Судей, пророка Самуила и Царств, а также к текстам пророка Исайи, Иеремии и Иезекииля. В своих листах он как будто раскадрировал текст Писания, сделав зримыми главные его эпизоды. На первом листе Яхве, словно сотканный из облаков, но полный огромной творческой силы, несет еще бесчувственного Адама, собираясь вдохнуть в него жизнь. Далее мы видим Ноев ковчег — образ любви и надежды, соединяющей людей и животных. На другом листе Ной приносит жертву Богу и видит радугу — знамение Завета. Еще на одном патриарх показан в менее патетический момент: он лежит опьяненный изобретенным им вином, а его благочестивый сын Сим стыдливо прикрывает наготу отца. В последующих «кадрах» предстает история праотцев избранного народа. Авраам совершает первое обрезание — знак принадлежности Богу следующих поколений; видит вместе с Саррой трех ангелов, совершает жертвоприношение Исаака, в последний момент остановленное ангелом, оплакивает умершую жену. Показаны полная лиризма встреча Иакова с Рахилью, его сновидение о лестнице, соединяющей небо и землю, его битва с таинственным посланцем Яхве: Не менее подробно рассказана история Моисея и исхода из египетского плена, синайского Завета с Богом, странствий по пустыне («по земле тени смертной», как сказано у Исайи) и обретения Земли Обетованной.

Девять офортов иллюстрируют книгу Иисуса Навина, приемника Моисея. Среди них — лист, хранящийся в Музее Марка Шагала в Витебске, в котором иудеи переносят через Иордан ковчег Завета (илл. 67 в каталоге-альбоме «Марк Шагал и Библия»; далее указываются только номера иллюстраций из этого издания).

В иллюстрациях к книге Судей рассказывается история Самсона; восемнадцать офортов посвящены любимому герою художника — царю Давиду, псалмопевцу, строителю царства и города Иерусалима. Запечатлены изображенные многими предшественниками Шагала эпизоды жизни Давида: игра на псалтыри перед Саулом, убийство льва, напавшего на стадо, победа над Голиафом, оплакивание Ионафана, а затем Авессалома, восхищение красотой купающейся Вирсавии: Как и все прочие библейские персонажи, Давид предстает во всей многогранности своей личности — вдохновенным, ликующим, плачущим. Вместе с другими иудеями он пляшет перед Ковчегом на пути в Иерусалим, а потом возносится над городом в сверхчеловеческом и сверхреальном величии. В следующей серии эпизодов он благосклонно внимает Вирсавии, которая просит сделать их сына царем Израиля. Соломона венчают на царство, свершается его знаменитый суд, осененный ангелом, в лучах льющегося с небес света царь молится перед семисвечником в построенном им Храме, принимает царицу Савскую и восседает на троне в окружении священных львов (илл. 68 и 69).

Иллюстрации так называемых «исторических книг» завершаются рассказом о пророке Илье и его чудесном вознесении — «восхищении огненным вихрем на колеснице с огненными конями» — живым на небо. С тех пор верующие иудеи не перестают каждую Пасху ожидать его возвращения на землю.

Кульминация библейского гравюрного цикла — листы к так называемым «поздним пророкам». Большинство посвящено Исайе, который, будучи наделен пророческим даром, видит грандиозные и мистические картины разрушения Вавилона, прощения Богом Израиля, его грядущей славы и наступления на земле царства Мессии с содружеством всех земных существ. Бог ведет пророка своими неведомыми путями: Яхве вкладывает свои слова и в уста Иеремии, которому предстает видение знаменитого вавилонского пленения евреев; на одном из листов мы видим его знаменитый плач.

В последнем офорте данного цикла Иезекииль готовится съесть свиток с Писанием, которое должно быть не просто прочитано, но усвоено всем его существом. Этот заключительный аккорд офортов полон символического смысла и может быть отнесен не только к персонажу Священного Писания, но и к его иллюстратору. Словно пробужденный упомянутым выше «Ангелом с Торой», Шагал впитал в себя текст Библии, чтобы претворить его в адекватные и при этом глубоко личностные образы.

Все они близко, а иногда почти буквально, следуют за словесным повествованием. Это относится и к оттискам, хранящимся в Музее Шагала в Витебске. Так, офорт с сидящим на троне царем Соломоном в целом соответствует библейскому тексту: «К престолу вело шесть ступеней: и два льва стояли у локотников, и еще двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны» (3-я кн. Царств, 10, 18-20).

В силу отмеченных выше архаизирующих особенностей пластического языка Шагала, офорты оказались близки по стилю древнему литературному произведению. Однако, в отличие от создателей библейского эпоса, художник ХХ века несравненно более свободен, индивидуален и неканоничен в своем видении мира. В то время, как в библейском повествовании о переживаниях героев говорится довольно лаконично, в шагаловских офортах предстает не только многообразие человеческих типов, но и целый спектр психологических состояний и эмоций, иногда в трудно передаваемых словами сочетаниях. Так, в лице Авраама, готовящегося принести в жертву своего сына, можно прочесть страдание, внезапно появившуюся надежду, потрясение и благоговение. При этом, подобно тому, как сквозь разные обличья героев просвечивают общенациональные черты, так и все их чувства имеют единую доминанту. Даже когда персонажи общаются друг с другом, их переживания выходят за рамки личных отношений — во всем происходящем они угадывают сакральный смысл. Юные или дряхлые, все они — «Божьи дети», именно отсюда во многом их детское простодушие, полное смирения и священного страха, но при этом, как правило, окрашенное авторским юмором, который является неотъемлемой частью поэтики художника. Его герой — это человек, который отнюдь не «звучит гордо», но который общается с Богом и способен воспринять обращенные к нему свыше слова. Степень этой восприимчивости, а также способности исполнить божественную волю определяют иерархию действующих лиц: патриархи, цари, визионеры-пророки и простой народ. Последний является именно народом, поскольку одарен и объединен религиозным чувством. При этом все, кого изображает Шагал,— это одновременно участники Священной истории и обитатели знакомых автору еврейских местечек конца ХIХ — начала ХХ вв. Как сказано в монографии Ф. Мейера, герой офортов — «человек, который не изменяется в веках, который видит Бога и черпает оттуда свое достоинство и величие».

Хотя встреча с Богом происходит прежде всего в душе человека, высшее начало постоянно вторгается извне в жизнь шагаловских героев. Таковы сцены Богоявлений, происходящие при вспышках молний, среди языков пламени и порывов бури. Творец всего сущего иногда выступает в человеческом облике — условном и изменчивом, словно зависящем от созерцателя. Иногда мы видим руки Бога, держащие скрижаль или свиток. (В традиционном еврейском искусстве именно руки являлись, как правило, единственной антропоморфной деталью). Порой Яхве скрыт за облачным столпом. Но чаще являются его посланники, крылатые или как бы пернатые ангелы. Не похожие на красивых, по определению, небожителей в искусстве Нового времени, они близки средневековым персонажам, являясь одновременно людьми и обитателями иного мира.

Помимо этого, чудо божественного присутствия постоянно передается в офортах через свет, существующий рядом с тьмой, ибо сущность мира, по Шагалу, дуалистична. С неба льются потоки света, с земли подымается вверх пламя жертвенников, неземное сияние окружает сжигаемых животных. Ослепительная радуга означает союз земли и неба, а из горящего, не сгорая, куста Моисей слышит голос Бога. Как и все прочие выразительные средства офортов, светотень служит выявлению и реальных качеств вещей, и их высшего значения.

Как все, что создавал Шагал, иллюстрации Библии, являются материализацией внутреннего, духовного видения самого художника. Именно поэтому при знакомстве с офортами в первую очередь впечатляет их как будто обнаженная духовность, не случайно Мастер из Витебска именовал свой стиль «психопластикой».

Этому ощущению духовности способствовала сама техника офорта. Каждому гравюрному листу предшествовало до двенадцати «состояний» — этапов обработки медной доски. Шагал много раз покрывал доски лаком, последовательно высвечивая при травлении поверхность оттиска. Наждачной бумагой сглаживал шероховатости, чтобы достичь мягкости перехода полутонов; с помощью иглы добивался воздушности изображений, в которых полностью стиралась грань между материей и духом.

В 1939 году в автомобильной катастрофе погиб Амбруаз Воллар, заказчик библейских офортов и других книжных работ художника. Хотя тираж многих гравюр был отпечатан еще в 20-е и 30-е годы, издание книг с иллюстрациями Шагала состоялось уже после войны усилиями другого выдающегося издателя — Эжена Териада. В 1948 году вышли в свет «Мертвые души», в 1952-м — «Басни» Лафонтена, а в 1956-м — Библия. Все они были напечатаны с авторских досок, на ручном станке, небольшим тиражом, на специальной бумаге, несброшюрованными и помещенными в переплетные папки и футляры. Таким же способом Териад познакомил любителей искусства — его издания предназначались для музеев, библиотек и коллекционеров — и с последующей книжной графикой Шагала, а также Пикассо, Матисса и других выдающихся мастеров столетия.

В том же 1956 году, когда вышла Библия, Териад опубликовал сдвоенный номер (33-34) журнала «Верв», содержащий 18 оригинальных цветных и 12 черно-белых литографий на библейскую тему.

Технику цветной литографии Шагал освоил еще в 40-е годы, во время пребывания в США, выполнив 13 ослепительных по красоте иллюстраций к «Сказкам 1001 ночи». И цветная, и черно-белая литография становятся в послевоенные годы излюбленной техникой художника. Будучи почти полным аналогом живописи в гравюре, литография как нельзя лучше соответствовала особенностям стиля позднего Шагала и представляла при этом оптимальные возможности для тиражирования и распространения обращенного к людям «послания» художника и, прежде всего, послания библейского. Свои гравюры мастер печатал в знаменитой парижской мастерской Фернана Мурло, при непосредственном участии известного литографа Шарля Сорлье.

В Музее Шагала в Витебске хранятся оттиски цветных литографий, воспроизведенных в 1956 г. в журнале «Верв» (илл. 1-17). Как и черно-белые листы, они существенно отличаются по стилю и характеру образов от предшествующих офортов. Вместо последовательного повествования, перед нами отдельные эпизоды и персонажи — небожители и духовные вожди народа. Все они показаны крупным планом, обобщенно, как правило, без примет места и времени. Предметные подробности уступают теперь место подробностям цвета. В то время, как офорты с их глубинным, хотя и преображенным, пространством напоминали картинки некоего волшебного фонаря, то теперь образы, сохраняя мистическую основу, похожи на уплощенные фрески, написанные широкой и свободной кистью. Вместо неуловимых переходов и контрастов света и тени — столкновение и согласие красок разного тона и светосилы. Цветовые пятна и плоскости, широкие и тонкие контуры строят изображения и живут при этом самостоятельной жизнью. Цвет, как во всех других работах Шагала, не имитирует реальную окраску вещей, но создает эмоциональную атмосферу, впечатление праздничной приподнятости происходящего над эмпирической реальностью.

Четыре первых листа (не считая обложки с царем Давидом, играющим на арфе) посвящены ангелам. Первый, помещенный на титульном листе, держит скрижали Завета и изогнут в неестественной позе, которая обусловлена сверхъестественным характером образа. Фигура очерчена широким черным контуром, по контрасту с которым свободно брошенные на лист белые и желтые пятна краски сияют с особой силой, выявляя духовную, светоносную и огненную природу небесного вестника. Причастным огню выглядит и другой ангел — с желтым лицом. Третий — с мечом — играет роль стража. Наконец, еще один («Ангел рая»), имеющий по воле художника женское обличье и окрашенный в вишневые тона, жестом поднятой и закинутой назад руки то ли охраняет первую пару, то ли отсылает ее за пределы рая.

Вслед за исполненным лиризма и выдержанным в таинственных синих тонах изображением Авраама и Сарры следуют четыре листа, посвященные Моисею. На первом листе пророк получает из протянутой из черного облака руки Бога скрижали с заповедями. На трех других он показывает скрижали зрителю. Увенчанный традиционными «рогами» — лучами света, обретенными на Синае, Моисей не только полон величия, но имеет как будто особое естество.

На следующей литографии мы видим царя Соломона. Он пляшет в хасидском танце на фоне местечка с кладбищем. Далее художник изображает царя Давида. Его лицо органично соединяется с профилем его возлюбленной Вирсавии, словно иллюстрируя библейские слова: «И будут два одна плоть». На следующих листах царь прощает своего мятежного сына Авессалома и готовится пропеть на арфе обращенное к нему слово Бога.

Четыре последних цветных литографии являются иллюстрацией «пророческих» книг Библии и при этом звучат как современный художнику реквием, оплакивающий неисчислимые жертвы только что прошедшей войны.

На двух листах предстает пророк Иеремия, изгнанник и плакальщик по разрушенному Иерусалиму. На третьем Исайя взывает к Богу и обличает греховное человечество, нарушившее священные заповеди, дарованные Богом Моисею, что привело спустя тысячелетия, в ХХ веке, к невиданному разгулу зла и, в частности, уничтожению трети еврейского народа. Фигура пророка и весь лист состоят из мрака, вспышек белого и красных пятен, символизирующих пролитую кровь. Само солнце, сияющее в непроглядной ночи, похоже на сгусток крови.

В заключительном листе серии похожий на мученика концлагерей пророк Даниил брошен в ров со львами, которые показаны воплощением зла, и только печальный ангел в верхней части листа кажется вестником надежды.

Некоторые из описанных выше литографий имеют изображения на оборотной стороне. Так, на обороте листа, посвященного Исайе, ангел горящим углем касается уст пророка, а «Даниил во рву» дополнен образом пророка Илии, возносящегося в небо на огненной колеснице.

Листы рассмотренных выше номеров журнала «Верв» явились своеобразным прологом к новой, более обширной серии библейских литографий. В вышедшем в 1960-м году сдвоенном номере (37-38) того же журнала под общим названием «Рисунки к Библии» были помещены 25 цветных и 26 черно-белых литографий. В монохромных листах проявилось обычное для художника владение магией черного и белого. Изображения кажутся окутанными серебристым свечением или увлекают в бездонные глубины. В цветных листах, хранящихся в витебском Музее Шагала (илл. 18-50), мастер говорит праздничным и эмоциональным языком красок, отвечающих своей глубиной и чистотой первозданности образов. Последние (это относится и к монохромным листам) не повторяют ранее созданные в офортах, даже в тех случаях, когда художник читает те же страницы Библии.

Тематически серия цветных литографий начинается с сотворения мира. Соответствующий лист впечатляет мощью и лаконизмом: черные фигуры, синева первоокеана, светящееся белое пятно воздушной сферы. Далее мы видим первую чету, лежащую под райским древом и составляющую еще одно существо. Другая литография показывает любовь, соединяющую мужчину, женщину, растительный и животный мир (последний олицетворяет одухотворенная морда лошади, точнее, зверя «шагаловской породы») с размещенной на ней птицей. Этот лист кажется одним из самых поэтичных и убедительных образов рая во всем мировом искусстве. Далее показано грехопадение, которое привело к утрате изначальной гармонии, смиренное приятие Евой божественного наказания, изгнание прародителей из рая, убийство Каином Авеля. В отличие от офортов, три ангела являются теперь одной Сарре, возвещая ей о будущем рождении Исаака. Женские образы в данной серии иллюстраций вообще играют большую, чем прежде, роль, воплощая собой жертвенную любовь, глубину чувства, пророческий дар, способность совершать героические поступки. Такова Агарь с сыном, слышащая в пустыне голос ангела, Рахиль, прижимающая к груди идолов Лавана, Фамарь, соблазняющая свекра, чтобы стать участницей Священной истории, Мелхола, спасающая царя Давида, или «блудница», прячущая израильских юношей. На четырех листах рассказывается история Руфи, ставшей женой Вооза и прародительницей царя Давида. Рядом с Мордехеем возвышается прекрасная Эсфирь, раскрывшая заговор Амана:

Самые последние цветные литографии посвящены Иову и исполнены глубокого драматизма. На одном из листов Иов с поднятым к небу лицом, напоминающим греческую маску, взывает к Богу, оплакивая свою судьбу; его жалобам внимает ангел, облегчающий его страдания. На другом Иов также защищен ангелом, но теперь он погружен в раздумье и кажется примиренным со своей участью, достигнув при этом подлинного величия. В созданном Шагалом образе есть нечто общее с пророками Микеланджело из Сикстинской капеллы.

К самым поздним иллюстративным работам художника, связанным с Библией, относятся цветные офорты к «Псалмам» Давида, представленные в витебском музее несколькими оттисками (илл. 70-72). Их стиль отражает позднюю графическую манеру художника. Словно небрежно положенные штрихи одновременно моделируют предметы и развеществляют их, делая порой неразличимыми и выявляя непостижимую основу мирового бытия.

Шагал не раз повторял, что для него нет большой разницы писать картину на библейский, цирковой, театральный или какой-либо еще сюжет. Тем не менее, многочисленные полотна, которые он в послевоенный период посвящал Библии, выделялись из остальной его живописной продукции особой сакральной окраской образов. Главное место среди подобных работ составляли 17 больших холстов, созданных в период с 1954 по 1966 годы и носящих общее название «Библейское Послание». Все эти холсты были задуманы не только как идейный, но и как пространственный ансамбль, который художник смог реализовать в построенном при его участии музее в Ницце, носящем то же название, что и живописный цикл.

Из Ветхого Завета он выбрал наиболее значимые эпизоды: сотворение человека, рай, изгнание из него Адама и Евы, Ноев ковчег, радуга Ноя, Авраам и три ангела, жертвоприношение Исаака, сон Иакова, битва Иакова с ангелом, Неопалимая купина, иссечение Моисеем воды из скалы, получение им скрижалей с заповедями и «Песнь песней». Последней было посвящено пять полотен, в которых была воплощена мистическая любовь Соломона и Суламифи, способная, как у Данте, перемещать солнце и светила. Весь цикл предваряли 97 пастелей, в которых художник дал варианты цвето-пластической разработки каждого сюжета.

В свой поздний период Шагал представал не только в привычных своих ипостасях — как живописец и график — но и как скульптор, керамист, автор мозаик и гобеленов, мастер витража. Используя особенности выразительного языка каждого из этих видов искусства, он воплощал разные аспекты собственного видения мира. Так, сверхзадача керамики состояла в очищении цвета огнем — стихии, глубоко родственной художнику. «Керамика,— говорил он,— не что иное, как союз земли и огня. Если вы достойно ведете себя с огнем, он воздаст вам. Если плохо — все будет разрушено, огонь безжалостен». В то время, как объемы и роспись шагаловской керамики воплощали, как в произведениях Пикассо, метаморфозы бытия, в высеченных из камня скульптурах показывалась способность духа преодолевать косность материи, а также нераздельность духовного и материального начала, лежащие, по мнению Мастера из Витебска, в основе жизни. В мозаике его привлекала дискретность структуры и возможность создавать протяженные в пространстве композиции, являющие единство микро и макромира. Наконец, витраж демонстрировал полное слияние цвета и света.

Во всех этих новых для художника жанрах доминировала, как правило, библейская тематика. Так, для израильского Кнессета он создал три огромных настенных гобелена с изображением входа царя Давида в Иерусалим, исхода евреев из Египта и пророчества Исайи о будущем содружестве живых существ. (К этим доминирующим древним сюжетам, как обычно у Шагала, добавлялись более актуальные, современные). Настенная вертикальная мозаика, размещенная в Кнессете, представляла Стену Плача, а напольные имитировали и творчески переосмысливали обнаруженные археологами фрагменты мозаичных полов старых синагог. Изобразительные мотивы этих фрагментов должны были показать наличие уже в древности — вопреки запрету, содержащемуся в заповедях Моисея — национального изобразительного искусства, в котором Шагал видел истоки собственного творчества.

Из всех освоенных художником в послевоенное время новых художественных техник наиболее прямо отвечал задачам религиозного искусства витраж, с помощью которого Мастер из Витебска во многом реализовал в ХХ веке мечту Огюста Родена об «искусстве соборов».

Одним из сквозных мотивов всего шагаловского творчества был мотив окна, который выражал присущий Шагалу взгляд на внешний мир изнутри, из глубины собственной души. С другой стороны, художник, по его словам, «еще в животе матери» мечтал о чистоте цвета и его слиянии со светом, и на всех этапах своего творчества делал новый шаг в данном направлении. В витраже он нашел, наконец, средство для полной реализации своей мечты.

В цветных окнах краска как бы теряет материальную субстанцию и становится чистым цветом, который существует, когда его пронизывает свет, и является в равной мере окрашенным светом. Рождающиеся и умирающие вместе с солнцем витражи несли в себе кроме того идею времени, весьма важную для шагаловского искусства. При этом минимальная роль материально-чувственного начала делала витраж идеальным средством для воплощения религиозных образов. Глубокая духовность композиций Шагала обусловила их органичное вхождение в структуру не только новых, но и старых соборов, хотя, как и в остальных жанрах своего творчества, художник проявлял здесь одновременно стилистическую близость к средневековому искусству и отличие от него, обусловленное индивидуалистическим характером видения.

В июне 1952 года Шагал впервые приехал в Шартр для изучения средневековых витражей, которыми больше всего прославлен находящийся в городе знаменитый собор. Вскоре после этого он выполнил две витражные композиции с изображениями ангелов для построенной в конце 1940-х годов доминиканской церкви, посвященной Богоматери и расположенной в верхней Савойе, на границе со Швейцарией, в курортном местечке «Плато Асси». Благодаря деятельности доминиканского священника Пьера Кутюрье, страстного поборника внедрения в христианскую церковь современного искусства, в оформлении храма в Плато Асси приняли участие крупные мастера (при этом только двое из них были католиками): Жорж Руо, Анри Матисс (в те же годы оформлявший с тем же Кутюрье Капеллу четок в Вансе), Фернан Леже, Жан Люрса, Жак Липшиц и Марк Шагал, в витражах которого переосмыслялись образы херувимов христианской иконографии (литографское изображение одного из ангелов можно видеть в альбоме «Марк Шагал и Библия», илл. 45).

В конце 50-х художник познакомился с мастером витражной мастерской в Реймсе Шарлем Марком. В этой мастерской в тесном контакте с Марком и его помощниками Шагал создавал на протяжении нескольких десятилетий все свои витражные композиции, в частности, для храмов Майнца, Реймса, Чичестера, Цюриха, церкви и здания ООН в Нью-Йорке, музея «Библейское Послание» в Ницце. Но самыми значительными были циклы витражей для готического собора в Меце и синагоги Медицинского центра женской сионистской организации Хадасса в Иерусалиме.

Работа для собора в Меце заняла десять лет (1958-1968) и завершилась 11-ю масштабными композициями на темы Ветхого Завета, частично совпадающими по теме с живописными панно в музее в Ницце. В продольных галереях (трифориях) над боковыми нефами собора художник поместил грандиозные витражные изображения птиц и букетов, передающих цветение жизни.

Именно природный мир, а также символы религиозной жизни народа явились, в силу существующих в иудаизме запретов, главными мотивами витражей синагоги в Иерусалиме.

Синагога была открыта в феврале 1962 года, а перед этим Шагал два года работал во Франции над ее окнами, посвященными двенадцати коленам Израиля. Как обычно, создаваемым произведениям предшествовала серьезная графическая подготовка. От первого карандашного наброска художник переходил к рисунку тушью и затем к акварели и гуаши в сочетании с коллажем, обогащая каждый раз образ новыми подробностями и уточняя его цветовое решение. После этого создавались картоны в размер витражных окон. Каждый витраж состоял из двенадцати больших стекол, вмещавших в себя более мелкие. Как и при выполнении всех прочих своих витражных окон, Шагал использовал здесь специально разработанную технику. По его заказу изготовлялись стеклянные плакетки с тонко нанесенным слоем прозрачной краски. После монтажа стекол начинался наиболее ответственный период работы. С помощью кислоты художник частично удалял слой краски, высветляя ее, или, наоборот, зачернял цвет; процарапывал изображения, нанося нужные контуры, все свои штрихи и точки. Он словно колдовал над витражами, и, по словам его помощников, в нем ощущалось сознание избравшей его высшей силы. Каждый витраж был выдержан в одном из четырех тонов разных оттенков — красном, желтом, синем и зеленом. Все в целом создавало настоящую симфонию цвета, завораживая зрителя волшебными переливами красок, их мощным сиянием и таинственным мерцанием.

«Все время, когда я работал,— говорил Шагал по поводу иерусалимских витражей,— я чувствовал, что мой отец и моя мать стоят за моим плечом и смотрят на мой труд, а за ними — евреи, миллионы тех, кто исчез с земли только вчера и тысячи лет назад».

Главным источником вдохновения этого труда являлась Библия — 49-я глава книги Бытия, в которой умирающий Иаков наделял каждого из своих двенадцати сыновей пророческим благословением, и 33-я глава Второзакония, в которой столетия спустя тех же «сынов Израиля» благословлял перед смертью Моисей.

Как и все прочие шагаловские витражи, цветные окна в синагоге Иерусалима воплощали присущее художнику мистическое переживание реальности и специфически иудейский характер этого мистицизма. Проявлялось это в пластических метафорах и иносказаниях, в символике, в таинственном горении цвета, наконец, в самом размещении стекол, способствующем впечатлению — характерному для всего искусства Шагала — хаоса и дисгармонии. Согласно учению средневековой каббалы, создание Вселенной было сопряжено с «разбиением сосудов света» и его катастрофическим рассеянием, в котором сохранялся, тем не менее, отсвет божественной гармонии. И, соответственно, в витражах (как и в других работах витебского мастера), наряду с хаосом, звучала тема упорядоченно-прекрасной изначальной основы мира, что достигалось с помощью уравновешенности всей композиции и ликующей красоты светоносного цвета.

К счастью любителей искусства, Шагал не только предварил витражи графикой, но и выполнил после их создания (в 1964 году) цветные литографии на тему всех двенадцати окон. Благодаря тиражированию, они стали достоянием коллекционеров и музеев, в том числе Музея Шагала в Витебске (илл. 51-62).

В пространстве синагоги Хадасса витражи располагались четырьмя группами по три витража в каждой, подобно тому, как, согласно Библии, размещались вокруг Скинии Завета шатры двенадцати колен Израиля во время их странствий по пустыне. Порядок расположения стекол по периметру здания определялся последовательностью, с которой Иаков произносил свои благословения (в свою очередь, обусловленной старшинством его сыновей).

Цикл открывался витражом, посвященным Рувиму; в соответствующей литографии мы видим фрагмент текста благословения, в котором говорится, что «Рувим бушевал как вода». Именно поэтому в изображении доминирует водная стихия, окрашенная в темно-голубой цвет. Синева воды сливается с синевой неба, в котором светится золотистое солнце с начертанными на нем словами Писания; рыбы соседствуют с птицами, а преобладающие синие тона — с оранжевыми, малиновыми, розовыми, зелеными, желтыми и охристыми. По сравнению с эскизными гуашами, образы данной, как и всех прочих литографий, кажутся более подробными, зато по сравнению с витражами, они выглядят более цельными и менее хаотичными.

Следующий (в соответствии с расположением витражей) литографский лист рассказывает о Симеоне, который вместе со своим братом-близнецом Левием учинил жестокую расправу над жителями города, из которого происходил возлюбленный их сестры Дины. Как и предыдущая, данная литография залита синевой, которая воспроизводит теперь сумрачные краски ночного неба. На этом фоне изображен грозный конь, вестник войны и смерти, каким он описан в книге Иова. Поскольку Симеон и Левий издавна отождествлялись с созвездием Близнецов, Шагал включил в композицию изображения планет. Самая большая — земля — разделена на две полусферы, дневную и ночную. Выше можно увидеть две небольшие планеты, цветущую и пустынную, а также словно обагренных кровью птиц и таинственного крылатого зверя.

Совсем иначе выглядит литография, посвященная Левию. Ее образы отвечают уже не благословению Иакова, а более позднему тексту Второзакония, в котором Моисей, выполняя повеление Бога, провозглашает левитов избранным сословием, помощниками священников, ааронитов. Отсюда сияющие солнечно-желтые тона, изображения звезды Давида, скрижалей, свечей, священных животных, держащих вазу с цветами.

В следующем листе, посвященном роду Иуды, кисти рук возносят вверх царскую корону, ибо именно Иуде было суждено стать прародителем царей Давида и Соломона, строителей царства и города Иерусалима. Внизу, под городскими строениями, возлежит фантастический шагаловский лев, символ колена Иуды. И поскольку в библейских стихах сказано, что «Иуда моет в вине одежду свою и в крови гроздов одеяние свое», лист окрашен в темно-красные тона вина и зрелого винограда.

В красных тонах выдержан витраж и соответствующая литография на тему Завулона, которому было заповедано жить «на береге морском и у пристани корабельной». Красный цвет здесь имеет оранжевый оттенок, и на этом фоне видны линия горизонта, восходящее или садящееся солнце, кораблик и летающие рыбы.

В литографии, окрашенной по преимуществу в зеленые тона, чудесный ослик представляет Иссахара, «осла крепкого», как сказано в Библии. В листе, посвященном Гаду, в соответствии с текстом Писания, все дышит духом войны, а литографии, рассказывающей об Ассире, образы являют, наоборот, материальное и духовное изобилие, ибо «тучен хлеб его, и он будет доставлять царские яства».

Самый лаконичный по образному решению и контрастный по цвету — лист Неффалима, представленного, в соответствии с Писанием, «серной стройной». На лимонно-желтом фоне располагается окрашенная в красные тона серна, над ней — дерево в лилово-сиреневых, голубых и зеленых тонах и фиолетово-красный с золотой головой орел, который как будто говорит, как сказано в Библии, «прекрасные слова».

В иерусалимской синагоге рядом с витражом с Неффалимом находится цветное окно, посвященное роду Иосифа. В нем также преобладают желтые тона, но имеющие оранжевый оттенок. Такова и созданная по мотивам витража литография с «плодоносным деревом», пасущимися стадами, царственным орлом, держащим лук («но тверд остался лук его») и благословляющей дланью Бога, ибо Иосиф был благословен «благословениями небесными свыше», как и «благословением бездны лежащей долу» (Бытие 49, 25).

Самый последний лист посвящен Вениамину. Соответствующий витраж замыкает расположенные по периметру окна, соседствуя с начальным, символизирующим род Рувима, первенца Иакова. Согласно пророчествам Иакова, его младший сын представлен в виде волка, стерегущего добычу, но одновременно он является, как сказано во Второзаконии, «возлюбленным Господа» и «покоится между его раменами». Возможно, круг в центре листа с исходящими из центра, подобно лепесткам цветка, семью объемными формами, символизирует источник божественной силы. Как и та, в которой рассказывается о Рувиме, данная литография окрашена в синие тона, дополненные вкраплениями сияющего желтого, красного и зеленого, и вся композиция отличается особой собранностью и мощью.

По остроумному замечанию известного американского искусствоведа М. Шапиро, Шагал в работах на библейскую тему сумел сказать нечто принципиально новое благодаря синтезу еврейской культуры, традиционно враждебной изобразительному искусству, и современной живописи, в целом достаточно далекой от Библии.

Как современный художник, Мастер из Витебска воплотил в библейских образах в равной мере «земное» и «небесное», совершив прорыв от реального к сверхреальному. В то же время, «Книга книг» едва ли не впервые предстала в его работах памятником еврейской культуры. Преодолев многовековые запреты, Шагал сумел стать художником, не перестав быть иудеем, и не только воссоздал национальные типы и пластику, но и синтезировал национальные верования — от средневековой каббалы до хасидизма 18 — начала 20 веков,— а также существовавший в разные эпохи национальный изобразительный фольклор.

Однако, при всей ярко выраженной национальной окраске образов, художник никогда не замыкался в узко национальных рамках и предназначал свое творчество всем людям, независимо от их национальной принадлежности и вероисповедания (как принадлежал всему человечеству сам источник его «Библейского Послания»).

В поздний период искусство Шагала, сохраняя неизменной свою внутреннюю природу, становится в целом более гармоничным. В Библии, как и в религии вообще, он видит прежде всего призыв к единению людей, а главным чувством, питающим собственное творчество, рождающим «внутренний цвет», который «не зависит ни от стиля, ни от трактовки формы, ни даже от мастерства художника», считает любовь. Обо всем этом он сказал в авторском предисловии к изданному в 1973 году в Париже каталогу музея «Библейское Послание» в Ницце, фрагмент из которого, как и отрывок из доклада 1940-х годов, предлагается вниманию читателя.


Из предисловия к каталогу музея «Библейское Послание»

С ранней юности я был очарован Библией. Мне всегда казалось и кажется до сих пор, что Библия является самым большим источником поэзии всех времен. С юности я искал отражение этой поэзии и в жизни, и в искусстве. Библия созвучна природе, и эту ее тайну я пытаюсь передать.

На протяжении всей жизни я порой ощущал себя другим по отношению к окружающим, рожденным, так сказать, между небом и землей; мир казался мне огромной пустыней, в которой моя душа движется, подобно факелу. Но по мере своих сил я создавал картины, отвечающие моей мечте. И я хотел бы, чтобы они остались в этом Доме (музее — Н.А.), чтобы люди могли обрести с их помощью мир, духовность, религиозное чувство и чувство жизни.

Эти картины были задуманы для выражения мечты не одного народа, а всего человечества. Они являются следствием моего знакомства с французским издателем Амбруазом Волларом и моего путешествия на Восток. Я решил оставить их во Франции, которой обязан своим вторым рождением.

Не мое дело комментировать их — искусство должно говорить само за себя.

Часто говорят о манере письма, форме и направлении в искусстве, которые диктуют тот или иной цвет. Но цвет есть внутреннее качество. Он не зависит ни от стиля, ни от трактовки формы, ни даже от мастерства художника. Он вне направлений. Из всех направлений останутся только те немногие, в которых есть этот внутренний цвет.

Живопись, цвет — не вдохновлены ли они любовью?

…В этой любви находят место и социальные действия, и суть всех религий. Для меня совершенство в жизни и искусстве имеет библейское происхождение. Искусство, лишенное библейского духа, основанное на логике или механистической конструкции,— не принесет плодов.

Может быть, в этот Дом придут молодые люди и найдут в нем идеал братства и любви, воплощенный в красках и линиях моих произведений.

Может быть, будут произнесены слова любви, которые помогут сплотить всех. Может быть, не будет больше врагов, и как мать любовью и трудом готовит ребенка к жизни, так и молодые, и совсем юные построят с помощью нового цвета мир любви.

И все, каковы бы ни были их религиозные убеждения, смогут прийти сюда и говорить об этой мечте, позабыв о злобе и духе разрушения.

Я хотел бы, чтобы в этом месте были размещены также произведения всех народов, чтобы звучали их музыка и поэзия, идущие от сердца.

Возможна ли эта мечта?

Но в искусстве, как в жизни, все возможно, если в основе лежит любовь.

Musee National Message Biblique. Marc Chagall. Nice. Paris, 1973. P.9–10.


Из доклада, прочитанного в 1940-е годы в США

Совершенно напрасно некоторые боятся слова «мистика», которому придают оттенок религиозной ортодоксии. Следует очистить это понятие от замшелости, вернуть ему первоначальную чистоту и высоту. Мистика! Сколько раз мне бросали в лицо это слово, как некогда слово «литература». Но существует ли без мистики хоть одно великое полотно, великая поэма или даже социальное движение? Лишите любой организм, индивидуальный или социальный, мистической силы, мистического чувства или мысли — разве он не завянет и не умрет?

Quelques impressions sur la peinture francaise. M. Chagall. Catalogue. Paris, 1959. P.15.

_____________
Примечания

1. Историческому контексту и содержанию данного произведения посвящена статья известного израильского искусствоведа З. Амишай Майзельс. Chagalls Dedicated to Christ: Sources and meanings. Jewish Art. Volume 21–22. 1995/6. P.68–94.

2. Cain J. Chagall — lithographe. Paris, 1960. Р.11.

3. Марк Шагал и Библия. Каталог работ из собрания Музея Марка Шагала в Витебске. Витебск. 2002.

4. Современный переводчик Торы на русский язык указывает на присущую древнееврейскому языку «органическую ассоциативность и прямую связь семантических структур с эмпирическими эквивалентами», о воплощенной в Торе вере в то, что слово является источником жизни, а сущность вещи задана ее божественным предназначением — и все это может быть, с определенными оговорками, отнесено и к произведению современного иллюстратора (Тора. Брейшит. М., 1991. С.8-10).

5. Meyer F. Marc Chagall. Paris, 1964. P.318.

6. Les ceramiques et sculptures de Chagall. Monaco, 1972. P.15.

7. Буклет: Hadassa. Hebrew University Medical Center. Chagall Windows.

Музей Марка Шагала



 Галина Дербина
Загадки Библейского Послания Марка Шагала

«Я родился между небом и землей,
мир для меня большая пустыня,
где моя душа бродит, как факел».
М. Шагал

Человек-факел, освещающий духовным светом то, что трудно увидеть глазу, но о чем тоскует всякая душа, стремящаяся к Богу — таким является для меня образ Марка Захаровича Шагала. «Библейское Послание Марка Шагала» насчитывает 17 холстов и тематически разделено на две части. Первая часть «Послания», объединенная общей сине-изумрудной гаммой, в основном связана с пятью книгами Святого Писания, называемыми «Пятикнижие Моисея». Вторая часть, решенная художником в ярко-красных тонах, вдохновлена одной из самых загадочных книг Библии — «Песнь Песней Соломона». Целью моего выступления является попытка расшифровать первую часть «Послания», полотна которого лишь на первый взгляд являются иллюстрациями избранных библейских сюжетов. Все они объединены не только общими мотивами, параллелями, но темой, идеей и сверхзадачей. Это своего рода живописный эпос, полотна которого правильнее, как того и желал Марк Захарович, воспринимать в совокупности.

Как известно, первая часть «Послания» состоит из 12 картин. Думается, что такое количество полотен выбрано автором не случайно и имеет особый смысл, близкий к библейскому пониманию данного числа. В Библии цифра 12 заключает в себе символ законченности. Так, в году 12 месяцев, а день состоит из 12 часов; так же, как и 12 праотцев или 12 племен (колен) Израиля несут в себе символическую цельность. Но поскольку этот цикл картин озаглавлен как «Послание», то в данном случае уместнее вспомнить 12 учеников Иисуса Христа, ставших впоследствии апостолами. «Аpostolos» в переводе с греческого означает «посланник». И так же, как Иисусовы посланники своим двенадцатиголосным ансамблем свидетельствуют о Христе, так и 12 полотен «Послания», несут общую благую весть, но при этом каждое отдельное полотно заключает в себе особый смысл, являясь неотъемлемой частью целого.

1.

Открывает экспозицию «Библейского Послания» большое многофигурное полотно «Сотворение человека». Отмечу, что картина является программной для всей первой части «Послания». Рассказ о ней хочется  начать словами из «Бытия» — первой книги Святого Писания: «И сотворил Бог человека по образу» Своему (Быт 1:26). В Библии много и довольно подробно описано, как Бог общался с людьми. Творец являлся пророкам или иным избранным людям, но при этом Он всегда оставался невидимым. Поэтому они не могли представить себе облик Создателя, равно как и осмыслить всю Его бесконечную глубину.

На этом основании в древней  иудейской и ранней христианской традициях изображение Бога отсутствовало. Отсюда в данной картине Шагала мы не видим Творца, но созерцаем Его деяние: создание первого человека. И хотя художник следует традиции, тем не менее, именно в этом полотне он касается темы сходства Творца с Его творением, то есть с человеком. Он решает ее до гениальности просто и вместе с тем глубоко сакрально.

Как вы помните, процесс божественного творения человека состоял из нескольких этапов. Вначале Творец «из праха земного» создал тело человека, потом оживил его, а позже назвал Адамом, что в переводе с еврейского означает прах земной (Быт. 2:7). Замечу, что художник довольно точно придерживается текста Святого Писания и изображает своего человека как бы на пороге жизни — сознание Адама отсутствует, мышцы  расслаблены, тело бездыханно, а в лице ни кровинки. Перед нами лишь начальная часть божественного промысла. Творец создал пока только тело, но тело это еще не весь человек, у него нет главного — того самого божественного начала, которое роднит людей с Создателем. В каждом человеке живет божественный образ, это — душа, которая, как и Бог, невидима и бессмертна. В этом заключается наше сходство и общность с Творцом. Шагал изображает тот самый момент, когда Создатель, по слову Святого Писания, вот-вот «вдунет в лице его дыхание жизни» (Быт.2:7).

Как же, по мнению Шагала, это могло произойти? Ответ на этот вопрос находится внизу картины, слева, где художник поместил голубя. Голубь — известный библейский символ, означающий нисхождение божественного начала на человека. Именно голубь символизирует третью часть триединства Бога — Духа Святого. Как вы помните, Святой Дух — главное действующее лицо в непорочном зачатии Девы Марии. Поэтому в каноническом сюжете «Благовещение» рядом с Девой Марией и Ангелом, принесшем ей благую весть о том, что у нее будет особое дитя, иконописцы рисуют голубя. И, конечно же, присутствие голубя в данном полотне не случайно, оно придает всей композиции картины «Создание человека» смысловую законченность. Еще секунда и свершиться непостижимая тайна мироздания — человек получит величайшую божественную награду — Душу. Но это мгновение еще не наступило, и пока шагаловский Адам безвольно покоится на руках крылатого ангела.

Слово «ангел» происходит от латинского «angelus», а оно, в свою очередь,— от греческого «angelos» и переводится как «вестник». Ангел-вестник  обозначает сверхчеловеческое существо, своего рода посредника между человеком и Богом. Таким посредником и является этот крылатый шагаловский герой. Он поддерживает человека, как бы «помогая» ему родиться. Ангелы часто встречаются в картинах Шагала. Отвлекаясь от темы, напомню, что Марк Захарович с детства видел вещие сны и видения. В книге «Моя жизнь» он не раз рассказывал об этом. Вот, к примеру, как художник описал одно из своих видений: «Темно. Вдруг разверзается потолок, гром, свет — и стремительное крылатое существо врывается в комнату в клубах облаков. Тугой трепет крыльев. Ангел! — думаю я. И не могу открыть глаза — слишком яркий свет хлынул сверху. Крылатый гость облетел все углы, снова поднялся и вылетел в щель на потолке, унося с собой блеск и синеву. И снова темнота. Я просыпаюсь. Это видение изображено на моей картине „Явление“».

Из духовной литературы известно, что Бог — высшее существо, обладающее целым рядом черт, но только некоторые божественные свойства, как, например, святость могут иметь отношение к высоко духовным людям: пророкам, патриархам и святым. Сквозь пелену грешного мира Шагал своим внутренним взором увидел некоторых великих людей ветхозаветных времен, сделавших особенной историю избранного Богом народа. Художник обдумал их судьбы и сделал героями первой части своего «Послания» и, в частности, в картине «Сотворение человека» он расположил их в верхней правой стороне холста, композиционно объединив в круг.

Традиционно круг являлся символом объединения, таковое значение он несет и в композиции полотна «Сотворение человека». Все герои круга показаны художником в момент высочайшего духовного напряжения. К примеру, великий царь Давид, расположенный в правой стороне круга, читает созданный им псалом. Его прекрасное лицо наклонено к книге, а левая рука лежит на сердце, как бы указывая на то, что все его лучезарные сочинения шли из глубины души. Весь его образ является олицетворением духовности и доброты. Обратите внимание, что двумя почти перпендикулярными линиями Шагал соединяет своего Давида с центральной композицией — ангелом и человеком на его руках. Эта смысловая вертикаль дает возможность сделать вывод об их некой общности. Невольно приходит на ум известный псалом Давида «Господь — Пастырь мой».

Чуть ниже Давида — Иаков, опираясь на лестницу, которая, как считают богословы, является аллегорией «дороги с земли на небо», высоко поднял свечу. Ею он как бы освещает неизведанный путь, предназначенный его народу. Внизу, в кобальтовом пятне, автор помещает великого праотца Ноя с многочисленной семьей, животными и птицами. Правее Ноя, в позе роденовского «Мыслителя» застыл Авраам, а за ним, стоит Сарра. Словом, здесь, в круге, все те, кто является героями отдельных полотен «Послания». Включен в круг и Адам, которого несет на своих крыльях ангел. Круг, объединяющий всех героев полотна — это своего рода «содержание» первой части «Послания», исключая Давида и Христа. Однако последнее замечание только на первый взгляд является исключением. На самом деле Христос является очень важной фигурой не только данного полотна, но «Послания» в целом.

Образ Иисуса Христа, изображенный Шагалом в самый сложный и решающий судьбу человечества момент — распятие на кресте — есть ключевая фигура круга. Традиционный иудейский молитвенный шарф (талес), изображенный Шагалом в виде набедренной повязки Иисуса, подчеркивает Его принадлежность к избранному народу. Возникает справедливый вопрос: «Почему в сюжет „Сотворения человека“ Шагал включил героев, которые на целые века и даже тысячелетия отстоят от момента появления Адама и почему из великого множества людей он выбрал, к примеру, Ноя, Авраама, Иакова, Давида и в особенности Христа?»

«Иисуса Христа не должно быть рядом с Адамом по определению»,— так высказался в Интернете один зарубежный почитатель творчества Шагала. Иные участники дискуссии по Интернету о «Библейском Послании Шагала» относят такое расширение сюжета «Сотворения человека» к безудержной фантазии художника, оправдывая свое мнение тем, что фантазию такого мистического живописца, каким является Шагал, очень трудно уловить, понять, а тем более объяснить. А между тем, это не таинственный каприз подсознания гения, а четко сформулированная позиция верующего человека, обладающего удивительно метафоричным живописным языком и опирающегося не только на иудейскую традицию. А посему ответ на эту «загадку» нужно искать не в Танахе (Ветхом Завете), а в Новом Завете, то есть в книгах, повествующих о времени и жизни Иисуса Христа.

Известно, что Новый Завет открывают четыре книги Евангелистов, которые описывают жизнь Иисуса, дополняя и углубляя один другого, рассматривая историю как бы с четырех сторон света. Так, в третьей главе Евангелия от Луки (Лук. 3.23-38) записано родословное дерево Христа. В числе Его родственников или предков имена Давида, Иакова, Ноя и Авраама. Вот и ответ на эту загадку. Шагал поместил на полотне «Сотворение человека» только тех героев Библии, кто имеет родственную связь с Иисусом Христом! Однако родословие Христа состоит из более семидесяти имен. Почему же Шагал выбирает из них лишь эти конкретные имена? Что между ними общего, и каков смысл данного отбора?

Христиане считают Иисуса Христа Мессией. Видимо, Шагал разделяет это мнение и поэтому собирает в круг только тех родичей Христа, которым были свойственны мессианские обетования. Думаю, что именно это хочет подчеркнуть Шагал своим отбором героев. Древние иудеи считали, что будущий Мессия обязательно должен быть из рода Давида. Напомню, что современники-христиане называли Иисуса «Сын Давидов». Обращает на себя внимание, что композиционно Давид находится на горизонтали Христа. Таким образом, становится понятным общий смысл композиции, заключенный художником в круг. Шагаловский Иисус-Мессия олицетворяет собой дорогу в небесное царство, и чтобы мысль эта была понятнее зрителю, художник помещает рядом с Христом лестницу (аллегорию небесного пути), такую же, как у Иакова.

Рядом с Иаковом один из загадочных героев круга — козлик с большими добрыми глазами и телом человека. Козы в Библии считаются чистыми животными (Втор. 14.4.), и, в частности, их, наряду с агнцами библейские люди приносили в жертву (Лев. 1.10; 3.12). Уже не раз было замечено, что художник очень тепло относился к животному миру, особенно к тем его представителям, которых, в соответствии с иудейской традицией, человек приносил в жертву для искупления собственных грехов. Искусствоведы справедливо считают, что это является характерной особенностью творчества Марка Шагала. Так, тельцы, овны, козы, заключающие в себе жертвенный образ, присутствуют в иллюстрациях Библии 1932 г. К примеру, в картине « Жертвоприношение Ноя», художник изображает на жертвеннике овна и козла.

В Святом Писании встречается животное-символ — «козел грехов» или «козел отпущения». В древности, в день искупления (очищения) иудеи выгоняли «козла грехов» к демону пустыни — Азазелу — после того, как на него символическим образом переносились все их грехи (Лев. 16:15-22). В произведениях Шагала, столь склонного к созданию символических образов, все проникнуто высочайшим смыслом, наполнено глубоким содержанием и, думается, этот человекоподобный козлик имеет прямую связь с библейским «козлом грехов». Ведь не спроста же мастер наградил это животное, так похожее на человека, руками, в которых оно держит свиток. Бедный козлик прогнулся под его тяжестью, а между тем, свиток совсем небольшого размера. Вероятно, в нем записаны людские грехи, а это «вещь» неизмеримо тяжелая. Возможно, по мысли мастера, это странное мифическое существо является «всемирным козлом грехов», своего рода прообразом или предтечей человека, взявшего на себя все грехи мира, то есть Христа.

Обращает на себя внимание тот факт, что ноги Христа опираются на красно-коричневую птицу, напоминающую петуха. Петушок — излюбленный персонаж шагаловских полотен и в его творчестве встречается не реже, чем козлик, телец или агнец. Сделав петушка подножием Иисуса, Шагал хотел подчеркнуть определенную мысль, вероятно, связанную с символикой, которую заключает в себе эта птица. Христиане издавна связывали образ петуха с началом чего-то нового, а еще он был символом очистительного огня. В иудейской традиции петух является главным действующим лицом религиозного ритуала искупления, проводившегося в канун Судного дня. В этой связи вспоминается гуашь 1912 г. «Канун Судного дня». В ней отражено глубокое религиозное чувство художника.

Судный день — это один из 12 иудейских праздников, день покаяния и молитвы. Это самый важный праздник в году для верующего иудея. Это день искупления грехов, которые человек совершил против Бога. На петуха, которого именовали «мужчина», символическим образом перекладывали человеческие грехи и приносили его в жертву. В день, предшествующий Дню Искупления, белого цыпленка поднимали над головой и, совершая вращательные движения рукой, в которой держали петушка, произносили: «Это — замена мне, это — вместо меня, это — выкуп мой. Пусть уделом этого петуха станет смерть, а моим уделом — благополучная жизнь и мир». Исходя из этого получается, что и петушок, расположенный в ногах Иисуса, может нести некий жертвенный мотив и заключать в себе образ, близкий по смыслу шагаловскому «всемирному козлу отпущения».

Интересно отметить, что цвет петушка совпадает с цветом свитка, который держит человекоподобный козлик. В этом читается не только их общность как существ, берущих людские грехи на себя, но и символическая связь с Христом, пришедшем в мир, чтобы выполнить миссию — искупить грехи всего рода человеческого, начиная от Адама — героя центральной части полотна. Кстати сказать, список человеческих предков Иисуса в Его родословии начинается от первого человека, то есть свой род Христос ведет от Адама. А еще здесь уместно будет вспомнить, что апостол Павел называет Христа «последним Адамом». В Первом послании к Коринфянам (15:45) он пишет: «Первый человек Адам стал душою живущею; а последний Адам есть дух животворящий. Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба». В Послании к Римлянам Павел писал, что Адам, из книги «Бытие», нарушивший запрет Бога, указывает на будущего Адама, как на свою противоположность, т. е. на Христа, который послушно выполнил волю Бога (Рим. 5:14).

Из вышеизложенного получается, что идея первой картины «Послания» намного шире и глубже, чем простая констатация факта сотворения человека. По мысли Мастера, его Иисус Христос — это агнец, которого Бог принес в жертву ради спасения всего человечества, начиная от первого грешника. Христос, «смертью смерть поправ», выполнил свою миссию — искупил грехи всего рода человеческого, и именно поэтому христиане всего мира величают Его Спаситель. Шагал начинает свое «Библейское послание» с радостной вести о надежде на воскресение каждого человека, надежде, которую принес в мир Мессия-Христос.

Уже не раз отмечалось, что нередко в своих произведениях Шагал изображает время как поток, преходящий в вечность, где прошлое и настоящее взаимосвязаны и устремлены в будущее. Заключая своих героев — Адама, Ноя, Авраама, Исаака, Давида и Христа — в круг, художник соединяет всех в единое целое, и получается своего рода многоликий портрет, представляющий квинтэссенцию человеческого духа, причем, явленную нам вне времени. Это своего рода портрет «мировой души». В какой-то степени она напоминает чеховскую «мировую душу» из «Чайки»: «Люди, львы, орлы и куропатки. Общая мировая душа — это я. Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки».

Потрет мировой души Шагал не закончил, он находится в бесконечном процессе создания. Разбросанные по полотну люди, птицы и звери вовлечены лазурным шагаловским потоком в общее движение, где круг переходит в другой круг, а затем в спираль, которая символизирует бесконечный поток жизни.

Историческую спираль жизни раскручивает ярко-красное шагаловское светило. Ясное солнце не редкий гость на полотнах художника. Тонкий ценитель и почитатель Библии Шагал знал, что, согласно пророку Иеремии, солнце, целые тысячи лет совершающее свое дневное и годичное течение, служит залогом и образом неизменяемости Божественных советов и определений (Иер. ХХХI 35,36). Возможно, в данном произведении оно является своего рода печатью, скрепляющей правдивость позиции художника, или эмблемой, подтверждающей незыблемость происходящего.

Солнечная спираль расцвечена художником в цвета радуги. Сделано это, конечно же, не для яркости полотна, а для уточнения смысла изображаемого. В библейской символике радуга обозначает божественное знамение (Быт. 9, 14-15). Одним из основных цветов спектра является красный. Он имеет множество оттенков, которые несут каждый свою образность, но в христианском и, в частности, православном определен как животворящий. Так, у Шагала пурпурное солнце находится в середине спирали. Оно испускает свои животворящие лучи и тем самым как бы двигает Историю человеческой жизни на земле.

Солнце соединено алым лучом с краснокрылым ангелом. Этот ангел не включен художником в движение спирали и находится в левой верхней части полотна. Она отделена от всей лазурно-голубой композиции золотистым фоном. Вероятно, на желто-золотистом фоне художник изобразил другую часть мира. Это не земля и не рай, это то место, откуда прилетают на землю ангелы. В этот небесный, а, возможно, даже более высокий мир Шагал поселил фигуры, среди которых находится  ангел с красными волосами, держащий кривой рог. Слово «рог» употребляется в Ветхом Завете как эмблема могущества, чести и славы. Ангел трубит в рог, и под этот звук солнце, испуская радужные лучи, раскручивает спираль человеческой жизни на земле, где среди множества людей доминирует Мессия — Иисус Христос.

Над трубящим ангелом Шагал поместил маленького человека, перевернутого вниз головой. В нем уже произошли изменения, и все перевернулось с ног на голову. С помощью этого излюбленного художником приема, проникнутого чисто шагаловской магией, он нарисовал образ космического переворота, последовавшего после явления в мир Христа.

Здесь стоит остановиться и вспомнить древний иудейский праздник Рош hа-Шана. Он называется в Торе «днем трубных звуков», потому что трубление в шофар — кривой бараний рог, примерно такой же, как у шагаловского ангела — особая традиция данного праздника. Момент звучания рога является центральным в службе, посвященной Рош hа-Шана. Звук шофара призывает: «Очнитесь те, кто дремлет, кто тратит отпущенные годы бессмысленно. Обозрите души свои и добрым сделайте дела ваши».

Полагаю, что шагаловский ангел трубит именно в шофар и не только потому, что рог ангела по форме похож на шофар, а потому, что праздник Рош hа-Шана отмечается в честь сотворения мира. Создание  человека — это часть божественного плана сотворения мира, то есть этот праздник имеет прямое отношение к теме обсуждаемой нами картины.

В христианском понимании сущности Бога есть понятие Троица (лат. «Trinitas»): Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой. В связи с этим обратим внимание на верхнюю левую часть картины, решенную в желто-золотистом колорите. В центре мы видим Моисея — великого вождя израильского народа. Он получает от Бога скрижали божественного закона. Образ всевышнего Отца решен Шагалом в древней иудейской традиции: Яхве спрятан за облако, видны только дающие руки. Образ Бога как дающая или указывающая рука есть не только в иудейской традиции. Так, известная русская поговорка гласит: «Под Боговой рукой ходят все земли и народы». Поэтому мы смело можем определить «Облако с руками» как аллегорию Бога-Отца.

Древние христиане вместо известного нам образа Иисуса Христа традиционно употребляли Его символические изображения: крест, агнец, пастырь с овцами, рыбы и др. Рыбы обозначали Христа и Его Церковь. По правую сторону от Моисея одна большая сине-белая рыба, которую мы можем истолковать как символ Христа. Это справедливо уже потому, что у рыбы мы замечаем два плавника, напоминающие кисти рук, то есть одинаковую деталь в сравнении с аллегорией Бога-Отца. Укрепляет в этой мысли и общее цветовое решение. Иными словами, эту аллегорию можно ассоциировать с Богом-Сыном.

Рядом с изображением Бога-Отца Шагал расположил летящего белого голубя, который является символом «Святого Духа», поэтому художник нарисовал вокруг него нимб. Таким образом, получается, что если эти рассуждения верны, то в золотистой части холста Шагал символически изобразил Троицу. Как известно, учение о Троице составляет основную и отличительную черту христианской веры. Разумеется, эта свободная интерпретация очень далека от канонического изображения, но по своему теологическому содержанию она является уникальным образцом «наивного» религиозного искусства. Эта дивная «Троица» подкупает своей чистосердечностью и искренностью. «Троица» Шагала, изображенная так оригинально, является очень важным аспектом в понимании смысла не только данного полотна, но «Библейского Послания Марка Шагала» в целом.

Когда я пыталась понять смысл символов картины «Сотворения человека» и по ним разгадать идею художника, я обращалась к христианской и иудейской традициям, находя то в одной, то в другой ответы на свои вопросы. Думается, что Шагал не разделял религии, не предпочитал одну традицию другой, а, воспринимая их духовное многообразие вкупе, выплескивал свои иудо-христанские воззрения произвольно и легко, как краски на холст. Он не заботился о том, как оценят его полотна, не выбирал зрителя, а, подчиняясь только своей интуиции и вдохновению, рисовал с открытым всему миру сердцем. Он неоднократно подчеркивал, что его «Библейское Послание» было обращено ко всем людям, ибо его герой — «человек, который не изменяется в веках, который видит Бога, говорит с Ним и черпает оттуда свое достоинство и величие». Не случайно, когда встал вопрос о музее для его «Библейского Послания», художник хотел построить особое здание. Оно  не должно было быть ни  музеем, ни синагогой или церковью, но местом, где человек любой религиозной принадлежности, не отвлекаясь на исполнение культовых обрядностей, мог бы предаться созерцанию картин и размышлению о Боге и Его промыслах о человеке.

Если мы внимательнее присмотримся к правой нижней части картины «Сотворение человека», то в голубой дымке увидим обнявшуюся пару. Она очень похожа на героев двух последующих полотен — Адама и Еву.

2.

Первый холст  называется «Рай», второй — «Изгнание из Рая». Наряду с Адамом и Евой полноценным героем этих двух произведений является необыкновенно красивый шагаловский рай. В Библии Рай — «сад Эдемский» или «парадиз» — это земное место сотворения человека. Как и в «Сотворении человека», в центре полотна «Рай» Шагал поместил солнце. Композиционно оно делит холст  на две части, которые в свою очередь отображают два события: слева — Адам и Ева до грехопадения, справа — после него.

В отличие от предыдущего полотна, художник окрасил солнце в оливково-белый цвет. Судя по тому, что прямо по его поверхности разгуливает животное, напоминающее белку, оно совсем не горячее и это понятно, ведь в раю и так тепло. Должно быть, Шагал подразумевал, что у этого светила совсем иные функции, чем обогревать пространство или освещать. А еще в этом явно просматривается гармоничное существование и даже общение солнца и животного, где солнце — главный символ природы, а животное — маленькая составляющая огромного природного творения. Возможно, это аллегория общения Всевышнего и человека. Рядом с солнцем висит месяц, похожий на банан, у которого, так же, как у солнца, иные функции, чем у настоящей луны или звезд. Полагаю, что одновременное присутствие на полотне сразу двух светил подчеркивает не только вневременное живописное повествование. В раю Шагала ни в чем и нигде нет антагонизма, и даже солнце и луна являют себя не соло, а дуэтом.

Свой сказочный рай Шагал наполнил фантастическими растениями, мифическими птицами, животными и едва заметными, как бы потусторонними существами. Он создал  особый мир, где все, кто там обитает, перемещаются в пространстве так, как им заблагорассудится. Рыбы здесь плавают по небу вместе с людьми, а птицы плывут в глубинах вод, не обращая внимания на резвящихся рядом людей. Точнее, здесь нет таких понятий, как небо и земля, здесь другое измерение. Жизнь созданий в шагаловском раю очень похожа на сон, в котором любой человек может пройти сквозь каменную гору или перелететь как птица с ветки на ветку, а может ощущать себя животным, рыбой или даже неизвестной фантастической сущностью.

Объединяет людей и таинственных существ то, что все они не реальны. Это в какой-то степени относится и к левой паре людей. Так, черты Адама и Евы размыты, они лишь намечены. Художник нарисовал их безликими и почти безглазыми. Адам и Ева разобщены и заняты каждый собой. Адам сидит, а точнее сказать, парит, удобно устроившись на «подушке» из облачка. Слева от него сквозь туманную зелень проступает небольшая стайка рыб. Они, кружа и играя друг с другом, летают рядом с головой первого человека. Возможно, это вовсе и не рыбы, а навязчивые мысли Адама. Рыбы-мысли — это вполне в духе Шагала. Художник не раз объяснял: «Когда я начал изображать человека и его воспоминания, его размышления как что-то одновременно существующее и видимое, мои картины считали чудачеством. Но ведь это время человека, каков он есть на самом деле. Разве память — это не форма времени? А память всегда с человеком, его прошлое всегда с ним. И его мысли. Это как бы одно существо, и я его изображаю. Это помогает понять человека…» В этом смысле очень любопытна фигура зеленого полупрозрачного человека с протянутыми в сторону Адама руками. Он замер в воздухе, как цирковой гимнаст в стоп-кадре. Можно предположить, что «зеленый гимнаст» — это результат размышлений Адама о смысле собственной жизни в раю. А, может быть, это его мечта или предчувствие будущего вкушения плодов с запретного райского дерева. Не случайно «зеленый гимнаст» движется со стороны «Дерева познания добра и зла», правда, пока что с пустыми руками… Но наиболее интересно в этой фигуре то, что она имеет сюжетное развитие в картине «Изгнание из Рая», о котором я расскажу чуть ниже.

Рядом с Евой, как сосредоточение светлых сил, плывет белое облако. Как я уже упоминала, облако — это очень популярный символ, обозначающий Бога. В Библии Господь часто общался с людьми посредством облака. В данном случае мы можем смело предположить, что Всевидящий и Всезнающий Бог, предвидя каверзную задумку темных сил, как бы предостерегает или даже загораживает Еву от общения со странным неприятного вида существом. Если смотреть со стороны Евы, то за Богом-облаком распласталась не то огромная птица, не то фантастический зверь. Не исключено, что так Шагал изобразил результат работы темных сил хаоса, которые сотворили это чудище. Персонифицируя в этом туманном драконе силы зла, художник являет нам прообраз сатаны или дьявола. Чудище расположилось над самой головой Евы. Пытаясь обойти светлое облако, оно как бы  подступается к Еве и нашептывает ей что-то недоброе.

Согласно Святым Писаниям, Бог заключил с людьми договор о том, что они не притронуться к «Дереву познания». Они дали слово. Но не стоит забывать, что Бог создал человека свободным в выборе с кем им быть: с Богом или с Его противником. Только на один момент люди отступили от Бога. Дьявол не преминул воспользоваться удобным случаем и искусил Еву. Она, в свою очередь, подтолкнула к греху Адама, и вместе они нарушили слово, данное Всевышнему о неприкосновении к «Дереву добра и зла».

Правая сторона полотна изображает момент после искушения. По «Дереву познания» ползет змей-искуситель, свершивший свое черное дело. Может показаться, что это новое лицо в картине, но это не так. Просто  художник лишил темное чудище крыльев, лап и хвоста из перьев. Он сделал это в соответствии со Святым Писанием, согласно которому свободно летающий дракон, после того, как совратил людей, изменился и из чудища превратился в ползающего змея: «И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал, будешь ходить на чреве твоем». Наказанный змей изображен художником с определенной долей юмора в виде толстого червяка с довольно ироничной ухмылкой на хитрой маленькой морде.

Адам и Ева стоят под необыкновенно красивым «Деревом добра и зла», пестреющим лиловыми и алыми соцветиями. Запретный плод в руках Евы, она нежно протягивает его Адаму, он, судя по страстным жестам, уже вкусил его. Люди познали результат запретного плода, то есть им открылась некая тайна, и поэтому художник рисует их лица более осознанными, а глаза раскрытыми. Кстати сказать, это точно соответствует текстам Святого Писания. Оно повествует о том, что после того, как Адам и Ева съели плод с запретного райского дерева «открылись глаза у них обоих» (Быт. 2:24). А дальше в Писании следуют такие слова: «И прилепится к жене своей; и будут (два) одна плоть» (Быт  3:7). Это полотно решено художником очень оптимистично. На фоне райского «Дерева», мерцающего разноцветными красками, мы видим соединенных земным счастьем людей.

Обняв друг друга, они стоят наполненные новым чувством и надеждой. Всем этим великолепием Шагал дает нам понять, что отлучая людей от рая, Бог не оставил своей заботы о них. Он дал им надежного спутника. Сопровождая людей в те пределы, где отныне им суждено жить, многокрылый Серафим осеняет счастливую пару. Влюбленные люди и осеняющий их Серафим композиционно напоминают пару с картины Шагала «Свадьба» 1918 г.

Животные и птицы правой стороны полотна тоже, как и люди, более ярко выписаны, чем слева. Здесь прекрасный желтый павлин, львица, но более всего обращает на себя внимание большой лев с добрым человеческим лицом. Не настаивая, выскажу как версию, что этот лев может иметь отношение к самому Шагалу и заключать в себе своего рода аллегорический автопортрет. Правду сказать, никаких схожих черт с лицом или фигурой Шагала в этом милом звере нет, но есть определенный символический смысл. Известно, что художнику импонировало, что он тезка первого Евангелиста — Марка, а его символом является лев. Как вспомогательный элемент «лев исполненный очей» часто встречается в древнерусской живописи, заменяя  потрет Евангелиста Марка. Конечно же, Шагал был хорошо осведомлен об этом, и было бы вполне в его духе оставить на картине такой оригинальный автопортрет.

Не исключено и то, что в фигуре льва художник имел в виду не себя, а первого Евангелиста. Так или иначе, но думается, что этот лев — не простое животное, он определенно несет некую символическую нагрузку, так как фигура, человекоподобное лицо и весь его облик словно бы сошли с иконы простого деревенского письма.

3.

Полотно «Изгнание из Рая», насыщенное изумрудными и васильковыми тонами, представляет собой еще более яркую картину, чем холст «Рай». Из Библии известно, что через Эдем протекала река. В Святом Писании вода, будь то река или ручей, ассоциируется с жизнью, а отсутствие воды — со смертью. Поэтому в библейских текстах реки часто упоминались вместе со спасительными благами. Так, Бог направляет мир, как реку (Исх. 66:12), или мудрость книги завета сравнивается с водным богатством рек (Сир. 24:27). Шагаловская река, напоминающая развевающуюся лазурную ленту, стремительна, как горный поток, и необыкновенно красива, она воистину райская река, олицетворяющая жизнь. Жизнь внутри нее и вокруг просто кипит. Люди до грехопадения не знали, что такое смерть. Их жизнь была бесконечной, как эта река. После того, как люди покусились на запретный райский плод с «Дерева Познания», им было запрещено проживание в Раю. Говоря языком шагаловской живописи, Бог отлучил первых людей от бесконечной реки жизни. Не случайно Архангел своим синим, как вода, жезлом гонит Адама и Еву не из рая вообще, а от реки. Река кобальтовым водоразделом отделяет их прежнюю райскую жизнь от будущей жизни вне рая. Впереди у людей не только добро и любовь, но и познание зла и смерти.

Сюжет «Изгнание из рая» всегда рассматривался художниками разных времен как страшная человеческая драма. Вспомним хотя бы фреску Сикстинской Капеллы в Ватикане. Великий Микеланджело в сюжете «Изгнания» изобразил Архангела, который своим тяжелым жезлом  наносит Адаму довольно серьезный удар. Тот, прикрываясь руками, пытается уберечься, при этом испуганная Ева вся съежилась и согнулась. Великий художник Возрождения не одинок в своей трактовке сюжета, такое трагическое изображение было традиционным. Во всяком случае, мне не известно ни одного художника, который рассматривал бы сюжет «Изгнания» так позитивно, как Шагал!

В картине Шагала «Изгнание из рая» нет никакой трагедии. Изгоняющий Адама и Еву Архангел совершенно не сердит. Он, скромно прикрыв глаза, спокойно выполняет свою «работу», так же беспристрастно, как Фемида. В фигурах Адама и Евы нет и намека на страх. Лицо Евы прекрасно и безмятежно, а Адама спокойно и решительно. Интересно, что их лица очень напоминают знаменитых шагаловских «Любовников», во всяком случае, лицо Адама Марк Захарович писал, видимо, с себя. Уверенный в себе, Адам рукой указывает любимой путь, куда им идти, а она, в полном соответствии со словом «Писания», то есть почти «прилепившись к супругу», следует за ним. Их сопровождает рыжий петушок, в данном полотне он является аллегорией «утра» или начала новой жизни, жизни, наполненной волшебной земной красотой. Возвышенное настроение одушевленной человеческой любви усиливает ярко раскрашенное райское дерево «Познания», напоминающее традиционный шагаловский букет изысканных цветов.

Кстати сказать, в тексте Святого Писания нет указания на то, что «Деревом добра и зла» была яблоня. Райское дерево не было обычным фруктовым растением, оно — символ «Познания». Поэтому Шагал изображает не традиционное дерево в виде яблони с яблочками, а абстрактное, отображая суть райского дерева и акцентируя его необыкновенную красоту. В верхних ветвях дерева художник изображает сосредоточение светлых сил в виде облачного круга.

Шагаловское «Изгнание» скорее напоминает «новоселье» или переезд Адама и Евы на новое место жительства. Весельем и юмором насыщает композицию «зеленый гимнаст». Пока Архангел выпроваживал Адама и Еву за порог рая, этот ловкач сумел наломать целую охапку веток от волшебного райского дерева. А после ловким летящим прыжком гимнаста покинул запретное место. В полотне «Рай» он был едва намеченной полупрозрачной фигурой, как несформировавшаяся мысль, а в «Изгнании» «зеленый гимнаст» изображен более рельефно и ярко. Думается, что букет «гимнаста» — это аллегория состоявшейся мечты первого человека.

Результат вкушения райского запретного плода изображен Шагалом в нижнем правом углу картины — это младенец, играющий на руках матери. Он, как и его мать, люди смертные, но Шагал не оставляет их без надежды. К матери с младенцем, как символ спасения, расправив свои широкие крылья, летит большая фиолетовая рыба. Она устремила на мать с ребенком по-человечески осмысленный и добрый взгляд. Думаю, что и эта рыба являет собой символическое изображение Иисуса Христа.

4.

Два следующих холста «Послания» посвящены праотцу Ною. В полотне «Ноев ковчег» представлен Ной с понурыми и уставшими людьми, плывущими в неизвестном направлении во время потопа. Из Библии известно, что сначала Ной выпустил ворона, затем голубя, чтобы узнать, насколько высохла земля. Но ни голубь, ни ворон не нашли сухого места.

Спустя семь дней Ной выпустил еще одного голубя, который вернулся с масличным, то есть с оливковым листом в клюве. Так Ною стало понятно, что где-то близко есть сухая земля, а это означало надежду на жизнь. Возможно, поэтому Шагал решает полотна, посвященные Ною, в оливковых тонах. Колорит полотна мерцает оливково-голубоватыми переливами, и кажется, что сам холст волнообразно вибрирует, как воды океана. Фигура Ноя развернута от людей, он стоит лицом к животным, одного из которых ласкает рукой. Держа в другой руке голубку, он сосредоточен на своих мыслях. Голова его склонена, и кажется, что он словно бы предвидит будущее своего народа.

Вверху полотна художник рисует его видения — телец, слегка тронутый алым цветом, в будущем ему будут поклоняться спасенные Ноем грешные люди, а слева чуть проступает лестница, которая олицетворяет путь, путь к будущему спасению.

В центральной части композиции художник изобразил пустоту, манящую своей лазурной глубиной. В нее, как в бесконечную неизвестность вселенной, Ной отпускает белую голубку надежды. Никто, кроме великого праведника, избранного Богом для спасения генофонда планеты, не знает, что земля где-то близко.

Тема картины — Божественная любовь Создателя к своим  творениям, любовь, которая, несмотря на зло, пришедшее в мир после грехопадения, соединяет людей друг с другом, всеми обитателями земли и, конечно же, объединяет людей с Творцом.

5.

В «Радуге Ноя» на переднем плане изображена синяя фигура лежащего патриарха. Сюжет полотна представляет собой грезы Ноя, в которых главное место занимает белая арка радуги. Радуга всегда вселяла в сердца людей восхищение и благоговение. Ее форма и положение в небе наталкивали на мысль, что она может служить мостом, удобным средством сообщения между небесами и землей. Так, шагаловский разнокрылый ангел, опираясь одним крылом на радугу, прогуливается по ней. Однако возникает вопрос: почему Шагал на этот раз лишает радугу цвета? Возможно, радугу обесцветило облако, о котором сказано в Библии: «И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга в облаке; и Я вспомню завет Мой» (Быт. 9:14). Но, вероятнее всего, здесь Шагал опирается на известный физический факт о том, что радуга — это спектр, разложение белого цвета (который представляет собой совокупность волн различной длины) на составляющие — от самых коротких волн оптического диапазона, которые мозг воспринимает как фиолетовый цвет, до самых длинных — этот край спектра окрашен для нас в красное. Свою радугу-мост Шагал представляет нам в чистом виде, без спектрального разложения, поэтому она белая. То есть радуга показана нам такой, какой, по мысли Шагала, представил ее людям Бог.

Ной первый из праведников, с которым Бог заключил завет. После потопа, когда исчезли все люди и животные, кроме тех, кто спасся в ковчеге, Всевышний пообещал Ною никогда более не уничтожать живую плоть и знамением завета положил радугу в небе. Завет с Ноем охватывал все творения: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю все движущиеся, что живет, будет вам в пищу». Излагаемая в Библии дальнейшая Священная история концентрируется вокруг завета или союза, который Бог заключил с человеком, чтобы спасти его от возникшей по его вине удаленности от Бога после изгнания из Рая.

Исходящее от Бога предложение завета было обращено вначале к Ною, затем — к Аврааму, а потом — к его внуку Иакову. Поэтому логично, что после полотен о Ное в «Послании» Шагала следует тема Авраама. Ему, как и Ною, художник посвятил два холста.

6.

В 1950 г., выступая в Чикагском университете, Шагал говорил о повлиявших на его творчество двух художественных традициях России — «самобытно-народной» и «религиозной». Особенную ценность для него имела русская иконопись. Он не только обращался к мотивам икон, но и стремился опираться в своем творчестве на присущую иконописи систему художественного отражения реальности.

Иногда шагаловское полотно «Авраам и три ангела» сравнивают с «Троицей» Рублева, и это справедливо, но только в части избрания одинакового сюжета. Тему художники решают очень индивидуально. Так, Рублев, умышленно убирая из сюжета Авраама и Сарру, раскрывает в своей иконе тему троичности. В своей знаменитой «Троице» Рублев аллегорически изобразил своего рода портрет Всевышнего: Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святого Духа.

Иными словами, Рублев посвятил свое полотно Богу, а Шагал — человеку, общающемуся с Богом. Хотя в картине «Авраам и три ангела» ангелы занимают центральное место, как и в иконе Рублева, но Авраам и Сарра являются полноценными участниками события. Возможно, поэтому ангелы развернуты художником внутрь холста и обращены лицом к праотцу.

Полотно «Авраам и три ангела» отображает популярный сюжет, издревле широко используемый византийскими художниками и русскими иконописцами, называемый «Гостеприимство Авраама».

Гостеприимству у древних евреев придавалось особое значение. Его нужно было оказывать каждому чужеземцу и путешественнику, таков был закон. В соответствии с законом, Авраам принял неизвестных ему гостей. Шагал изображает это событие, подробно обставляя его деталями. Здесь и накрытый стол, и Сарра, спешащая к гостям с кушаньем в руках, и сам Авраам, готовый исполнять желания гостей. На фоне яркого алого строя живописи сияют белые, желтые, синие краски крыльев и одежд ангелов, а их просветленные лики будто пронизаны внутренним духовным светом. Все, изображенное художником экспрессивно и продиктовано тем напряженным религиозным чувством, которое испытывает его герой — Авраам. Однако то, что Авраама посетили не простые путники, знают лишь зрители картины, сам Авраам находится еще в неведении. Он, в соответствии с обычаем, встречает таинственных гостей.

Будучи в гостях у Авраама, необыкновенные гости последний раз, перед принятием важного решения, проверяли его. Уверившись, что они сделали правильный выбор и именно этот человек достоин быть первым патриархом избранного Богом народа, они открылись ему. В правой верхней части полотна в медальоне Шагал изобразил это главное событие в жизни Авраама, по библейскому сюжету происшедшее вслед за ужином. Это событие изменило жизнь Авраама — Бог заключил с ним вечный союз и обещал во владение землю Ханаанскую (Ханаан — «страна, пылающая багрянцем»; не отсюда ли этот красный колорит картины?).

А еще Бог обещал Аврааму, что именно от него произойдет многочисленное потомство. Авраам удивился, но хорошо запомнил это. Следует заметить, что Аврааму в то время было 99 лет, а Сарра была бесплодна. Авраам изображен Шагалом в окружении ангелов, каждый из которых осуществляет положенные ему действия. Согласно Библии, чтобы подчеркнуть изменения, происшедшие в Аврааме, Бог изменил его имя. До встречи с ангелами его звали Аврам, что в переводе означает  «отец великолепен», после он получил имя Авраам — «отец множества». В изменении имени заключена суть физического изменения Авраама. В медальоне Шагал как раз и запечатлел преображение Авраама. Из обыкновенного человека он превратился в первого и старшего израильского патриарха Авраама. Как известно, через год у него родился сын Исаак, и после этого Авраам стал  еще более послушен божественному промыслу.

7.

Продолжает рассказ о первом патриархе полотно «Жертвоприношение Исаака». Шагал иллюстрирует сюжет библейского рассказа, который гласит, что Авраам очень любил сына Исаака и берег его, как зеницу ока, потому что как никто знал, что именно он — корень будущего избранного народа. Но однажды, чтобы проверить послушание Авраама, Бог потребовал принести Исаака в жертву. Патриарх наколол дров, погрузил их на осла, взял нож, двух отроков и отправился на место, указанное ему Богом. Там он, «связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров». Древний текст гласит: «И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: „Авраам! Авраам“! Он сказал: „Вот я“. Ангел сказал: „Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня“.

Этот сюжет популярен среди художников, размышляющих над тексами Библии, еще со времен раннего христианства. Традиционно Исаака изображали связанным, например, в картине Караваджо. Чтобы подчеркнуть страх молодого человека перед будущим, лицо его писали искаженным от ужаса или вообще с завязанными глазами. В свою очередь, лицо Авраама изображали суровым, как бы преодолевающим страдания, или даже жестоким перед принятием решения — лишить жизни собственное трудно доставшееся чадо. Так изобразил Исаака и Авраама русский художник А. П. Лосенко. К числу самых выразительных произведений на эту тему относится картина Рембрандта „Жертвоприношение Исаака“, написанная в 1635 г. Исаак лежит спиной на горящих дровах. Авраам прижимает левой рукой голову сына и закрывает ему глаза, правой рукой он занес нож для удара.

Картина Шагала „ Жертвоприношение Исаака“ коренным образом отличается от подобных прочтений библейского текста. Исаак смиренно возлежит на жертвеннике, доверчиво склонив голову на хворост. Его лицо застыло в полуулыбке, глаза спокойно раскрыты будущему. Очень важно отметить, что поза Исаака в точности повторяет положение тела Адама в картине  „Создание человека“. И это, конечно, не случайное совпадение, картины объединены общей мыслью и, если я не ошибаюсь, эти полотна художник поместил в музее рядом. Этой параллелью Марк Захарович как бы подталкивает нас к мысли, что всегда и при всех обстоятельствах жизнь, как в картине „Сотворение человека“, равно как и смерть, как на полотне „Жертвоприношение Исаака“, находятся в руках Бога, и противостоять или оспаривать решения Всевышнего бессмысленно! Лучше принять божественный промысел, принять даже тогда, когда он выглядит так ужасно, как в данном сюжете.

Здесь уместно вспомнить, как художник появился на свет. В книге „Моя жизнь“ Марк Захарович так описывал это событие: „Родился я мертвым. Не хотел жить. Этакий, вообразите, бледный комочек, не желающий жить“. Его маленькое тельце трясли, окунали в холодную воду и даже кололи иголками, но все было тщетно. Потом произошло чудо, он вдруг взял и „слабо замяукал“. Это обстоятельство врезалось в его память, и до конца жизни он помнил о нем, относя это чудо к божественному решению. Именно поэтому Шагал придавал такое большое значение собственному смыслу жизни. Он был уверен в том, что раз божественный промысел даровал ему жизнь, значит, зачем-то это понадобилось Богу, и, следовательно, у него лично есть особая миссия перед человечеством. Он был убежден, что Бог избрал его, чтобы сказать людям о красоте жизни и ее смысле.

В картине „Жертвоприношение Исаака“ Марк Захарович отходит от буквального иллюстрирования Библии. Были ли у него основания, помимо художественного прочтения библейского текста, изображать Исаака и Авраама столь нетрадиционно? Думаю, да, и этим основанием является Священное Писание, которое подчеркивает, что будущий патриарх был спокоен и убежден в верности своих действий. При этом в библейском повествовании нет даже намека на то, что Авраам испытывал сомнения в том, чтобы ослушаться или чем-то облегчить участь любимого сына. Отсюда лицо шагаловского Авраама не излучает ни малой тени страдания или боли, напротив, оно кажется даже несколько простодушным и наивным в своем смирении и преданности Богу. Однако шагаловский Авраам — это не фанатик, слепо подчиняющийся судьбе, а глубоко верующий человек. Он предельно искренен и открыт сердцем Богу, а его глаза, обращенные к ангелу, широко распахнуты и полны доверия. И, кстати сказать, в Библии прямо сказано, что Бог не планировал убить Исаака.

Он „искушал Авраама“ (Быт 22:1), то есть проверял. Но самое удивительное — это то, что, по-своему трактуя ситуацию жертвоприношения, Шагал не противоречит библейскому тексту, а наоборот вторит. Собираясь подняться на гору, где Авраам планировал свершить жертвоприношение Исаака, он был уверен, что все будет, как нельзя лучше. Святое Писание гласит: „И сказал Авраам отрокам своим: останьтесь вы здесь с ослом, а я и сын пойдем туда и поклонимся, и возвратимся к вам“ (Быт. 22.5). Иными словами, Авраам собирался возвратиться вместе с сыном. Когда же Исаак спросил Авраама: „Отец мой!.. где же агнец для всесожжения?“ — Авраам сказал: „Бог усмотрит Себе агнца“ (Быт. 22. 7-8).

На что же надеялся Авраам в такой страшной ситуации? Он надеялся на слово Божье, так как хорошо помнил обещание Господа, что именно от Исаака произойдет великий народ. Что произошло дальше, известно. Ангел отвел Авраамову руку с ножом от Исаака и предоставил для жертвоприношения овна.

В картинах трех вышеназванных художников ангел в прямом смысле удерживает руку Авраама, а на полотне Шагала он не притрагивается к руке Авраама, потому что Марк Захарович иллюстрирует не конкретное слово Святого Писания, а его образность. После предоставления Аврааму овна Божий глас сказал ему: „Теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня“.

Всевышний не ошибся в Аврааме, и поэтому художник рисует Авраама как человека, верного божественному завету до конца. Он спокойно выполняет то, о чем просил Бог. Думается, что в этом глубокий смысл! Авраам полностью отдался воле Отца Всевышнего, как и Исаак полностью отдал себя в руки своего отца Авраама.

Отцы церкви видели в сюжете „Жертвоприношение Исаака“ предвосхищение страданий и воскресения Христа. В средневековой Библии бедных приводилось такое сравнение: Христос несет крест — Исаак несет дерево для собственного костра. Распятие Христа — жертвоприношение Исаака. Следует заметить, что и художник проводит параллель ветхозаветного текста о принесении Авраамом сына в жертву тексту новозаветному. В верхней части полотна Шагал изображает главный новозаветный сюжет, когда Бог, во имя искупления грехов человеческих, отдает своего Сына возлюбленного в жертву. Абстрагируясь от времени, Шагал рисует наиболее важные эпизоды жизни Иисуса Христа.

Справа — „Рождество“, Мария с маленьким Иисусом. Далее — „Несение креста“, затем „Снятие с креста тела Иисуса“ и „Оплакивание“, а чуть выше — „Вознесение Христа“.

Слева в центральной части полотна мы видим Сарру. Она сидит под деревом, у которого гуляет агнец, который впоследствии заменит Исаака при жертвоприношении. Справа художник рисует сюжет, в котором он проводит смысловую параллель. В нем Богоматерь, на руках которой маленький Христос — будущий агнец, который по слову Отца всевышнего принесет Себя в жертву в назначенный срок.

Отмечу, что хорошо известные библейские темы и сюжеты, разработанные и изображенные великими художниками мира, приобретают в картинах Шагала новое, более близкое к текстам Библии звучание. Душевное состояние участников полотен „Библейского Послания“ передано с такой степенью выразительности, какой далеко не всегда удается достичь даже живописцам, исповедующим реалистический метод. Это дает право говорить об особом реализме искусства Шагала, но не том реализме, цель которого представить человека во всей обстановке его естественного бытия, будь то интерьер или пейзаж, но подразумевающего правдивость передачи духовного состояния, как труда души. Ярким примером этому является полотно „Жертвоприношение Исаака“, в котором Шагал призывает людей не просто верить в Бога, но доверять Ему, причем, доверять так, как Авраам — полностью.

А еще очень важно отметить, что в шагаловской трактовке библейского сюжета просматриваются не только его понимание интимных взаимоотношений человека и Бога, но и особенности личной веры в Бога самого художника. Подтверждением этого вывода может служить случай, происшедший с художником в 1950 г., когда ему предстояла довольно сложная по тем временам операция. Близкие и друзья беспокоились за него и высказывали свое волнение в письмах. В одном из ответов он писал, что совершенно спокоен, потому что „я верю не в себя, но в … святых защитников“ (Из письма Александру Шику от 25. 10. 1950 г).

8.

Сыну Исаака Иакову Шагал посвятил два полотна — „Сон Иакова“ и „Борьба Иакова с Богом“. Это очень популярные сюжеты из жизни третьего, после Авраама и Исаака, патриарха. Общее цветовое решение полотна „Сон Иакова“ дает ощущение нереальности происходящего. Слева, на лилово-сиреневом фоне, сгущающемся до темно-фиолетового, художник поместил знаменитую лестницу Иакова. Святое Писание повествует, что во время бегства от своего брата-близнеца Исава, Иаков улегся отдохнуть „в Вефиле, положил один камень себе в изголовье и заснул“ (Быт. 28:11). Во сне он увидел поставленную на землю лестницу, верх которой касался неба; Ангелы Божьи поднимались и спускались по ней. Наверху стоял Бог и обещал Иакову: „Землю, на которой лежишь, Я дам тебе и потомству твоему; и будет потомство твое, как песок земной; и распространишься к морю и к востоку, и к северу, и к полудню; и благословятся в тебе и в семени твоем все племена земные“ (Быт. 28: 13-14).

Этот вещий сон подтверждал исполнение Завета, данного Богом Аврааму. В нем восстанавливались мир и общность между Небом и Землей. Лестница, возводящая на небо, стала символом дороги человека, идущего духовным путем. Это — путь духовной гармонии, исполненный напряженной внутренней работой и постоянной мыслью о Боге. Это — духовное самосовершенствование, постоянная борьба с пороками и страстями, воспитание в себе добродетелей, восстанавливающих в очищенном от греховной нечистоты человеке, образ Божий. Этим полотном Шагал напоминает нам, что каждый может совершать духовное восхождение по лестнице Иакова, возводящей на Небо.

В христианском толковании и в раввинской литературе лестница Иакова играла значительную роль. Некоторые богословы видели в ней божественное проведение, осуществляемое на земле через службу ангелов. У Шагала мы видим их службу, они восходят и нисходят по лестнице, неся от Бога людям вести или выполняя Его поручения. Живописец окрасил их тела в желто-золотистую гамму, такую же, как фон его „Троицы“ из „Сотворения человека“. Обращает на себя внимание один из них. Это особый ангел. Он трубит, оповещая всех о начале новой эры. Так, в Новом Завете трубный глас определяет наступление мессианского времени и, по словам апостола Павла, мы все изменимся „когда последний Ангел вострубит“.

Правая часть картины посвящена судьбоносному общению Господа с Иаковым, когда последний получил новое имя — Израиль. А еще Господь объявил ему, что от него произойдут великий народ и цари. В этой части холста Шагал изобразил многокрылого серафима, держащего семисвечник — менору. Как известно, сегодня менора является символом Израиля. За крылатым серафимом Шагал изображает возлюбленного Божественного Сына — распятого Христа, и это тоже не случайно. В Средние века сон Иакова отождествлялся с вознесением Христа. „Зеркало спасения“ выдвигает следующую типологию: Вознесение Христа — Сон Иакова. Христос, как добрый пастырь, несет заблудшую овцу в небо.

9.

„Борьба Иакова с Богом“ справедливо признана одним из самых лаконичных полотен „Послания“, но я бы добавила следующее. У христиан есть понятие — теофания. Это греческое слово переводится  на русский, как явление Господа. Известно, что Бог являлся людям в образе облака, огня, ангела, но в исключительно важных моментах, как в случае с Иаковом,— в образе человека. В этой таинственной борьбе Иакова с Богом заключен особый смысл, когда Всевышний Отец явил себя человеку и позволил ему быть сильнее. До этого случая было принято считать, что если человек увидит Бога, то погибнет. Иаков — первый человек на земле, своими глазами увидевший Бога. После этого он сказал: „Я видел Бога лицом к лицу и сохранилась душа моя“ (Быт. 32:30). Поэтому на данном полотне Шагала мы вновь видим золотистого петушка, олицетворяющего начало новой жизни.

10.

Широко известен случай огненной теофании, когда Бог явился человеку в виде огня. Этим человеком был Моисей. Господь явился ему в терновом кусте, который горел и не сгорал. Из трех полотен, посвященных великому вождю израильского народа, первое самое развернутое: „Моисей перед горящим кустом“. Оно иллюстрирует историю Моисея из книги „Исход“. Композиционно холст разделен на две части горящим кустом, называемым неопалимая купина. В центре картины Шагал изобразил Ангела, простирающего руки над горящим кустом, цвет которого отливает оттенками красных, лиловых, зеленовато-желтых тонов. Однако в полную силу цвет звучит в радуге над неопалимой купиной. Радуга соединяет образ Моисея с Ноем общим смыслом — спасение людей.

В правой части холста Шагал располагает бело-голубую фигуру Моисея, которая напоминает сгущенное облако. Лицо вождя наполнено любовью, добротой и особой просветленной духовностью. За его спиной покойно пасется стадо овец, олицетворяя мирный народ, а над ним летит множество перепелов, по сюжету посланных Богом на пропитание людей. Впоследствии они будут олицетворять манну небесную, которую в течение сорока лет Господь посылал Моисееву народу.

В левой части полотна мы видим Моисея. Его тело образовано огромным расширяющимся к низу потоком человеческих фигур, переходящих море, и преследующих их египтян. Они разделены белым облаком — символом божественной воли, которая позволила Моисею спасти свой народ и вывести его из рабства. Человеческий поток увенчан головой великого пророка. Голова окрашена в золотой цвет. Золото считается в Библии благородным металлом, отсюда золотой цвет означает внутреннее богатство и чистоту. Этим цветом художник подчеркивает непревзойденное значение Моисея, ведь он был не только создателем союза еврейских племен и их законодателем. Золотая голова Моисея устремлена к раскрытым божественным скрижалям, этим Шагал дает понять, что он является приверженцем тех, кто считает, что именно Моисей был основателем религии Яхве.

11.

Картина „Получение скрижалей“ повествует о втором получении Моисеем скрижалей. Поэтому сюжет „поклонение тельцу“ художник изображает позади Моисея, как факт уже свершившийся и отошедший в лету. Перед Моисеем новые скрижали завета и склонивший голову раввин, держащий светильник-менору. По преданию, Господь сам дал указание Моисею, каким должен быть этот светильник, и впоследствии менора стала еврейским культовым символом и была поставлена в скинии, в храме Соломона. Огни меноры горят, а их огонь подтверждает верность Божественному промыслу.

12.

Картина „Иссечение воды из скалы“ опирается своим сюжетом на четвертую и пятую  книги Пятикнижия Моисея „Числа“ и „Второзаконие“. На ней изображен народ, которого Моисей вел по пустыне. Из Библии известно, что из Египта за Моисеем последовало 6 000 000 мужей вместе с семьями и скарбом. Слева внизу художник поместил Осию в детские годы. Когда он подрос, то стал служителем у Моисея. Несмотря на юный возраст, ему доверялись самые сложные дела. Он был вместе с Моисеем во время обнародования законов на горе Синай. Много страданий за сорок лет странствия по пустыне перенес Осия вместе со своим народом, но Бог, через Моисея, всегда приходил на помощь. Однажды — это было тогда, когда они почти достигли обетованную землю — народ в очередной раз возроптал на Моисея. Не хватало воды, дело было в пустыне Син, на севере Синайского полуострова. Бог, услышав молитву Моисея, научил, как добыть ее. Моисей ослушался Бога и вместо того, чтобы словом повелеть скале отдать воду, ударил по камню два раза. Скала разверзлась и отдала воду. Моисей, поступивший вопреки воле Господа, был осужден Всевышним умереть вне земли обетованной. В левой части полотна Шагал изображает непосредственное иссечение воды из скалы. Лицо Моисея повернуто в сторону восходящего солнца, за которым виднеется земля обетованная. Справа в центре народной толпы художник рисует взрослого Осию — преемника Моисея, от которого исходит золотистый поток. Из Библии известно, что именно ему Моисей перед всем народом передал свое звание и повторил данные Богом в разные времена законы (Втор. 34.9). А еще он дал ему новое имя — Иисус Навин. Формальное назначение заместителем Моисея происходило путем возложения рук (Чис. 27.23), после смерти Моисея Иисус Навин был признан его преемником.

Библия всегда была для Шагала не просто источником духовных знаний и вдохновения, но Книгой Книг, вмещающей весь мир, всю красоту и правду жизни. Он читал ее с раннего детства, собственно читать художник учился по ней. В юности его очень увлекал образ Христа. Я „думаю о Христе, чей светлый образ давно тревожил мою душу“,— это воспоминание относится к 1914 г. Увидеть лик Христа Шагал мог еще в детстве в храме, коих в Витебске в ту пору было много. В иконостасе православного храма в первом нижнем ряду, как правило, располагают самые почитаемые иконы, их 12 и соответствуют они 12-ти христианским праздникам, начиная с „Рождества“ и до „Вознесения“. Эти 12 праздничных икон можно сравнить с 12-ю картинами „Библейского Послания“. Иконы повествуют о жизни Христа, а картины рассказывают об очень важных этапах из жизни человечества, о тех моментах, когда Бог общался с человеком, но это уже совсем иная тема…

Бюллетень Музея Марка Шагала. Вып. 15. Минск: Рифтур, 2008. С. 86–98.


Иллюстрирование Библии

Представляется невежеством взгляд на творчество Марка Шагала вне религиозного контекста. Тем не менее, сам художник заявлял, что ни в церковь, ни в синагогу он не ходит, постов не соблюдает, молитв не читает… „работа — вот моя молитва“ — пояснял свою позицию Марк Захарович на журналистских допросах. Религиозность была у Шагала в крови. И это врожденное озаренное состояние сознания вернее было бы назвать служением тем светлым силам, которые были несомненны для художника, и посыл которых он с детской непосредственностью выражал в своей работе. Поэтому именно библейская тематика явилась лейтмотивом творчества Шагала. В середине 20-х годов эмигрировавшему во Францию Шагалу местный книгоиздатель и культурный деятель Амбруаз Воллар предлагает сделать иллюстрации к Книге Книг. Воодушевленный полученным предложением, художник не считает возможным принять его как коммерческое. Чтобы начать работу ему необходимо „притронуться сердцем“ к тому, что спрятано за древним текстом. Так пророку из книги Иезекииля, желающему всецело постичь Писание, предстоит съесть свиток. В 31-м году художник совершает вояж: Сирия, Египет, Палестина становятся его странами-вдохновительницами.

На протяжении 30-х и 40-х годов Шагал создает 105 черно-белых офортов и ряд живописных работ к Ветхому Завету, иудейскому Пятикнижию, текстам Исайи. Иллюстрации так и не были изданы, сами же офорты увидели свет в 50-годы, спустя несколько лет после смерти Воллара.

В 1956 году Шагал открывает для себя цветную литографию, и эта техника становится наиболее близкой художнику. Эстампный метод изображения с добавлением цвета представляется художнику наиболее подходящим для того, чтобы расширить свою аудиторию, стать ближе к людям; ведь оттиск можно повторять практически бесконечное количество раз. Яркие и праздничные, „Библейские сюжеты“ Шагала до наивного просты в исполнении: словно бы ребенок рисовал серьезную взрослую книжку. Но с какой первозданной стихийной мощью организованы эти линии и пятна! С такой радостной непринужденностью и вместе с тем внимательною серьезностью Бог, должно быть, создавал мир…

„Библейское послание“ — так именуется учрежденный в Ницце музей Марка Шагала, объединивший ряд цветных литографий, а так же многочисленные живописные полотна. Здесь же находятся несколько крупных панно, посвященных книгам Бытие, Исход и Песня Песен. Этот живописный ансамбль из семнадцати картин создан Шагалом в 1954–1966 годах. Руководствуясь при создании своих Библейских сюжетов опытом мастеров Возрождения — Караваджо, Ребрандта, Гойи — Шагал нашел собственный неповторимый и во многом антиклассический изобразительный язык. Феномен же „мастера из Витебска“ искусствоведение усматривает в том, что этой формой художественной речи Шагал выразил те незыблемые, холодом вечности отдающие темы, к которым не прикоснулся ни один авангардист. Библия ожила, тронутая его кистью. Древние иудейские писания засверкали новогодним огнем воскресшего таинства. Возможно, именно благодаря своему древнему происхождению и врожденному чувству национального мистицизма Марку Шагалу удалась эта сложнейшая задача.

Марк Шагал

Музей Шагала в Ницце


Музей Марка Шагала в Ницце
Фото: http://georgesong.files.wordpress.com/2009/11/p1010681.jpg
http://georgesong.wordpress.com/2009/11/20/where-in-the-world-part-3/

Музей Марка Шагала в Ницце полностью торжественно именуется „Le Musee National Message Biblique Marc Chagall“. По-русски это звучит приблизительно как „Библейское послание Марка Шагала“.

Уникальность этого музея среди европейских художественных собраний заключается в цельности его экспозиции: сердце ее — цикл из семнадцати полотен на сюжеты из Ветхого завета, созданный Шагалом между 1962 и 1967 годами. Из семнадцати картин библейского цикла двенадцать объединены общей сине-изумрудной гаммой и написаны на сюжеты книг „Бытие“ и „Исход“. Остальные пять, в ярко-красных тонах, вдохновлены любовной лирикой „Песни Песней“. Поклонники искусства витебского мастера узнают на этих полотнах его неизменных персонажей: ослика, корову, петуха, мирно гуляющих в райских кущах или радостно устремляющихся на волю из Ноева ковчега…

Собрание дополняет серия гуашей, также тематически связанных с Библией, но созданных мастером значительно раньше, в 1930–32 годах.

Эти два цикла были принесены в дар французскому правительству Марком и Валентиной Шагал (позже к ним добавились несколько произведений также на библейскую тему, датируемых 1987 годом).

Национальный музей Библейского послания Марка Шагала был торжественно открыт 7 июля 1973 года. В организации музея принимал активное участие сам Андре Мальро — знаменитый французский писатель и политический деятель, бывший в правление Шарля де Голля министром культуры Французской республики. Именно по его инициативе проект музея был поручен известному архитектору Андре Эрману.

Сам Шагал тоже не остался в стороне — специально для своего будущего музея он создал мозаику и витражи концертного зала.

Источник: http://www.shagal.org.ru/
Ссылка на музей Шагала в Ницце — http://www.musee-chagall.fr/




Создатель.
Витраж „Пророки“.
Марк Шагал. Фрагмент.
Fraumunster, Цюрих




Роза „Сотворение мира“.
Марк Шагал.
Fraumunster, Цюрих




Сотворение мира.
Марк Шагал. Париж, 1960 г. Литография, бумага. 52,5?38 см
Галерея современного искусства




Сотворение растений.
Марк Шагал.
www.speakrus.ru




Сотворение человека (La Cr?ation de l’homme).
Марк Шагал.
Музей Шагала, Ницца




Сотворение человека.
Марк Шагал. 1956 г. Травление сухой иглой и наждачной  бумагой, цветная раскраска вручную.
josefglimergallery.com




Адам и Ева.
Марк Шагал. 1912 г.
Музей искусств, Сент-Луис, США
if-art.com




Рай. Зеленый осел.
Марк Шагал. Париж, 1960 г. Литография.
www.marc-chagall.ru




Сад Эдема (Le jardin d’Eden).
Марк Шагал.
Музей Марка Шагала, Ницца




Рай — древо жизни
Марк Шагал. 1960 г.
www.marc-chagall.ru


Рай — древо жизни
Марк Шагал. 1960 г.
Галерея современного искусства




Змей.
Марк Шагал. Париж, 1956 г. Литография.
Галерея современного искусства




Адам и Ева и запретный плод
Марк Шагал. Париж, 1960 г. Литография




Изгнание из рая.
Марк Шагал
www.speakrus.ru




Изгнание из рая (Adam et Eve chass?s du Paradis).
Марк Шагал. 1961 г. Холст, масло. 190,5?283,5 см
Музей Марка Шагала, Ницца




Адам и Ева. Изгнание из рая.
Марк Шагал. Париж, 1960 г. Литография, бумага. 52,5?38 см
www.marc-chagall.ru

„И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло… И выслал его Господь Бог из сада Эдемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама“. (Первая книга Моисея Бытие 3. 22-23)




Наказание Евы Богом (Ева проклята Богом).
Марк Шагал. Париж, 1960 г. Литография, бумага. 52,5?38 см.
www.marc-chagall.ru

„Жене сказал: умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою“. (Первая книга Моисея Бытие 3, 16)




Ангел у ворот Рая.
Марк Шагал. 1956 г. Литография. Бумага. 37,5?26,5 см.
Марк Шагал




Каин и Авель.
Марк Шагал
etnaa.mylivepage.ru




Каин и Авель.
Марк Шагал. Париж, 1960 г. Литография
www.affordableart101.com

„И сказал Каин Авелю, брату своему: пойдем в поле. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, и убил его“. (Первая книга Моисея Бытие 4,8)




Ноев ковчег (Noah's Ark).
Марк Шагал. 1955–1956 гг. 65?50




Ноев ковчег (L’Arche de No?).
Марк Шагал. 1955–1956 гг. 65?50
Музей Марка Шагала, Ницца




Ной и радуга (No? et l’arc-en-ciel).
Марк Шагал.
Музей Шагала, Ницца




Авраам и Сара
Марк Шагал. 1956 г. Литография. Бумага. 37?27 см

„И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего и иди в землю, которую Я укажу тебе… И пошел Авраам, как сказал ему Господь… И взял Авраам с собою Сару, жену свою, Лота, сына брата своего, и все имение, которое они приобрели, и всех людей…“ (Первая книга Моисея Бытие 12, 1-5)




Авраам и три ангела.
Марк Шагал. 1954–1967 гг.
Музей Марка Шагала, Ницца




Сара и Ангелы
Марк Шагал. Париж, 1960 г. Литография, бумага. 52,5?38 см

„Он (Авраам) возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него… И сказали ему: где Сара, жена твоя? И сказал один из них: … и будет сын у Сары, жены твоей. А Сара слушала у входа в шатер, сзади его“. (Первая книга Моисея Бытие 18, 2 9-10)




Авраам плачет о Саре.
Марк Шагал. 1931 г. Бумага, гуашь, масло. 62,5?49,5 см




Фамарь — жена сына Иуды
Марк Шагал. 1960 г. Литография

„И взял Иуда жену Иру, первенцу своему; имя ей Фамарь. Ир был неугоден перед очами Господа, и умертвил его Господь. И сказал Иуда Фамари, невесте своей: живи в доме отца твоего, пока подрастет Шелла, сын мой… Прошло много времени… И сняла она с себя одежду вдовства своего, покрыла себя покрывалом и, закрывшись, села у ворот Еанима. Ибо видела, что Шела вырос, и она не дана ему в жены. И увидел ее Иуда и почел ее за блудницу, потому что она закрыла свое лицо. Он поворотил к ней и сказал: войду я к тебе. Ибо не знал, что это невестка его“. (Первая книга Моисея Бытие 38, 6-16)




Царь Давид.
Марк Шагал. 1962–63 г., х. м., 179.8?98см.
Частная коллекция




Давид и Виарсавия.
Марк Шагал. Париж, 1960. Литография, бумага. 35,8?26,5 см.




Песня Песней
Марк Шагал
Музей Марка Шагала, Ницца




Древо Иессея.
Марк Шагал. 1975 г. Холст, масло. 130?81 см.
Частная коллекция




Лестница Иакова.
Марк Шагал. 1973 г. Холст, масло, 73?92.
Частная коллекция




Голгофа.
Марк Шагал. 1912 г. Холст, масло, 174?197.
Музей современного искусства, Нью-Йорк
The Museum of Modern Arts, New York, NY, USA




Белое Распятие.
 Марк Шагал. 1938. Холст, масло.
Институт искусств, Чикаго

„Нельзя без боли и слез смотреть на Христа, которого Шагал поместил в центре картины погромов. Фигура распятого, изображенная на фоне цвета слоновой кости, простирается над подвергающимся разрушениям миром. У его ног горит семисвечный светильник. В небе горестно причитают евреи. Безысходная нищета. Горят синагоги, дома, бегут, спасаясь, люди. Только сострадание Иисуса смягчает и приглушает боль. Скорбная еврейская серьезность смыкается здесь с простодушной серьезностью французского примитива“. Раиса Мартинен „Шагал, или Чарующая буря“, 1948




Желтое Распятие.
 Марк Шагал. 1942 г. Этюд. Холст, масло, 140?101.
Частное собрание




Распятие.
 Марк Шагал. Центральный витраж „Распятие“. Фрагмент.
Fraumunster, Цюрих



Поделиться: