Монархический и либеральный взгляд на студенческие волнения
XIX век, несмотря на все потрясения, которыми так богата русская история, можно назвать временем могущества Российской монархии. Но конец этого столетия уже предвещал серьёзные перемены.
Главным событием общественно-политической жизни России 1899 года стали протесты студенчества. Сами студенты называли свои забастовки «движением» и в советской исторической науке за этим явлением закрепилось название «студенческое движение», как синоним «освободительного движения». В царской России это называлось просто «студенческими беспорядками». Беспорядки начались 8 февраля в С.Петербургском университете, через неделю бастовал Императорский Московский университет, затем эстафету подхватили Киевский, Харьковский, Одесский, Томский, Казанский, Варшавский и Юрьевский университеты, а также целый ряд высших учебных заведений страны. Такой волны протеста никто не ожидал. Поводом же послужил достаточно обыкновенный в то время случай «бурной» студенческой жизни.
Вот краткая хроника тех событий.
Накануне праздника основания Императорского С.-Петербургского университета, ежегодно шумно и широко отмечаемого студенчеством, ректором университета было вывешено объявление, в котором он напоминал о необходимости соблюдения порядка и тишины и о тех взысканиях, которые закон налагает на производящих буйства на улице и виновных в столкновениях с полицией. Посчитав себя «оскорблёнными», молодые люди во время торжественного акта 8 февраля 1899 г. освистали появившегося на кафедре проф. Сергеевича и не дали ему говорить. Особое возмущение вызвали следующие слова профессора: «Россия – страна, управляемая законом» и «в России университеты существуют повелением Императорской власти». По окончании торжественного собрания огромное шествие возбуждённой молодёжи направилось к Дворцовому мосту. Полиция, не желая дать проход буянившим студентам к Зимнему дворцу, оттеснила толпу к Николаевскому мосту. Столкновение с конной полицией, разумеется, не могло пройти совсем гладко. Разгорячённая молодёжь только искала повода, чтобы показать всему миру своё «униженное положение».
В эти дни Московский генерал-губернатор Вел. Кн. Сергей Александрович находился в Петербурге по своим московским делам и невольно стал свидетелем этих событий. 9 февраля он писал брату Павлу: «Вчера были крупные скандалы здесь в университете – была уличная драка студентов; а я, когда ехал по Невскому в 9 ч. вечера, встретил толпу студентов человек в 40 – пьяные и горланили песни на всю улицу».
Вернувшись в Москву, Сергей Александрович 15 февраля сообщал, что «отголоски петербургских студенческих беспорядков коснулись и нашего Университета».
В письме к Министру внутренних дел от 21 февраля он подробно описывает ситуацию в Москве: «… Прибывшими в Москву петербуржскими эмиссарами поднята агитация для возбуждения беспорядков среди учащейся молодёжи Московских высших учебных заведений. Уже с 15 числа сего месяца среди университетской молодёжи замечено было брожение, которое сказалось сходками в стенах Университета, на коих было постановлено, по примеру петербургских высших учебных заведений, не посещать профессорских лекций… Я одобрил предупредительные меры к сохранению порядка, предложенные мне полковником Треповым, о разрешении удалять из столицы агитаторов на место жительства их родных взамен ранее практиковавшегося взятия под стражу (впредь до выяснения дела). Мера эта по сегодняшний день применена к 171 лицу… Беспорядки по настоящий день на улицу не выступали и носят характер пассивный – непосещения лекций с очевидным давлением агитирующих на благоразумную часть молодёжи. Таковое настроение Университета уже переходит и на другие высшие учебные заведения, как-то: Техническое Училище, Инженерное училище и Сельскохозяйственный институт…»
В поисках причин возмущения студентов нами были изучены материалы Центрального Исторического архива г. Москвы, где хранятся многочисленные прокламации, листовки, бюллетени, составленные в 1899 г. активистами студенческих беспорядков. Среди причин называются: бесправие, попрание личности, страх перед произволом администрации, ограничение свободы слушания лекций, отсутствие условий, необходимых для полного умственного и нравственного развития. И далее отрывок из одной прокламации: «Будет ли счастливее молодёжь, если она обратится в узаконенные машины? Общество видит, что его сынов хотят обратить в бесчувственные машины».
Как ни удивительно, но такие демагогические приёмы действовали, и общество, вместо того, чтобы призвать распоясавшуюся молодёжь к порядку, выражало ей полное сочувствие и поддержку. Магическое слово «свобода» (свобода сходок, собраний) опьяняюще действовало на либеральное сознание большинства так называемого образованного общества.
Ряд профессоров университета жертвовали значительные суммы в пользу временно удалённых студентов. В светских салонах и даже дворцах образовались целые «очаги возмущения против полиции» (по выражению К. Победоносцева). Лев Толстой открыто выражал сочувствие студенческому движению.
Либеральная пресса была вся на стороне бастующих и помещала сводки их последних «побед», а также сведения о лицах, которые отказались от подписки на газеты иного направления.
Почти единственный голос в этом общем хоре прозвучал в «Московских ведомостях» как отрезвляющий расшатавшуюся молодёжь. Он принадлежал гл. редактору газеты Грингмуту, который был одних убеждений с Вел. Кн. Сергеем Александровичем. Процитируем здесь небольшой отрывок из статьи: «Путём бунта никакой, даже самой лучшей идеи провести в жизнь невозможно: подобное насильственное осуществление идеи не будет прочным. Теперь же, при настоящей распущенности учащейся молодёжи, даже и самые идеальные порядки в школе ей не понравятся, ибо прихотям её теперь не будет конца; исполнять же прихоти молодёжи государство не только не может, но и не имеет права».
Осталось немного людей во власти, кто это понимал. И самым непоколебимым в отстаивании монархической государственности был Московский генерал-губернатор Вел. Кн. Сергей Александрович.
Ему с самого начала было ясно, что подоплёка этих беспорядков политическая, что на молодёжь оказывают влияние тайные руководители революционных кружков, которые возбуждают недовольство и умело руководят тактикой борьбы из-за кулис.
Среди предметов, обнаруженных у арестованных студентов были сочинения Плеханова, Каутского, «Капитал» Маркса, «Манифест коммунистической партии» с призывами «насильственного ниспровержения всего современного общественного строя», а также зажигательные прокламации, полные насмешек над высшей властью.
Вот отрывок из прокламации 12 февраля 1899 г., подписанной Киевским Союзным советом объединённых землячеств и организаций: «Немыслимо жить в затхлой атмосфере, созданной правительственным режимом, немыслимо молчать, видя деспотические выходки достойного потомка первого Николая, и твёрдо верить, что недалёк тот день, когда из наших протестов вырастет общественное движение, которое зловещим громом раздастся над истинными прислужниками трона и неумолимой волной смоет гнусные следы современного строя. Итак, смелей товарищи, счастливой борьбы нам».
«Союз социалистов-революционеров» подливал масло в огонь: «В истории революционной борьбы с русским самодержавием молодая интеллигенция всегда шла впереди, поставляя революционеров в ряды социалистов, героически боровшихся под знаменем «Народной воли» и др. партий – говорилось в его прокламации. – Да здравствует политическая свобода и социализм!»
Среди требований студенчества было немедленное возвращение высланных и прекращение занятий в учебных заведениях. «Группа борьбы против университетского режима» призывала по отношению к не подчинившимся её требованиям студентам «подвергнуть их физическому воздействию, считая при этом допустимыми все формы в виду вредности этих антиобщественных элементов. Желательно только сделать это с минимумом риска и жертв: без свидетелей, с малым числом участников и т.п., что будет виднее взявшимся за это дело». Установилась таким образом фактически диктатура меньшинства над напуганным большинством.
У не подчинившихся студентов сжигали курсовые работы, к ним приходили на квартиры и «обязывали рядовых студентов не посещать лекций и ничего не делать без указаний выборных десятников».
В секретном донесении по Московскому Охранному отделению, в частности говорилось: «Как в Техническом училище, так и в Сельскохозяйственном институте положение дел ныне таково, что не начальство предъявляет требования воспитанникам, а воспитанники начальству, - вполне естественный результат слабости надзора и отсутствия должной твёрдости и знания служебного долга в начальствующих лицах».
И при такой обстановке в высших учебных заведениях Вел. Кн. Сергей Александрович узнаёт, что 20 февраля последовало Высочайшее повеление «произвести расследование причин и обстоятельств беспорядков» специальной Комиссией во главе с генерал-адъютантом Ванновским.
Известие это вызвало шок у Московского генерал-губернатора. Вместо решительных правительственных мер – заигрывание с революционными элементами. «На мой взгляд, – писал он Павлу Александровичу, - это величайшая ошибка, и кто мог посоветовать такую вещь?!! Это прямо преступная подводка… это опасная уступка общественному мнению; раз встал на этот путь – трудно удержаться, и мы быстро полетим в пропасть… Какое это «самодержавие»? Оказывается, что служишь общественному мнению, а не Государю!»
Чуть позже он узнал, кто «посоветовал такую вещь». Из одной студенческой прокламации, где подробно описывалось совещание кабинета министров, причём с такими деталями, которые мог знать только посвящённый. Гораздо позже он получит подтверждение от Победоносцева, присутствовавшего на том совещании.
Совещание кабинета министров, которое состоялось 17 февраля, открыл министр финансов Витте, и не дав никому слова, начал говорить «на правах бывшего студента и как лицо, в ведомстве которого 2 высших учебных заведения». Ради краткости не будем цитировать пространную записку Витте (которая походит скорее на мнение психолога, чем политика), а дадим её в студенческом изложении: «Далее он указывает на бестактность объявления, повешенного Ректором, оскорбившего молодёжь за небольшую кучку буянов, на отсутствие политических причин, на прекрасное поведение студентов, на неудачность мер, принятых полицией, и заканчивает предложением назначить Комиссию», которое возглавило бы лицо, «облечённое монаршим доверием и стоящее вне отдельных ведомств». Судя по всему, Витте сам надеялся быть таким лицом и стать популярным защитником прав человека в глазах общества. По крайней мере, он сам, несмотря на заверение Победоносцеву, что его «записка не проникнет в публику», тем не менее дал её Великим Князьям Александру Михайловичу и Константину Константиновичу, защищавшим молодёжь и «трём профессорам, в числе коих были сами возбуждавшие студентов» (из письма Победоносцева).
С.Ю Витте
Из письма Вел. Кн. Сергея Александровича от 23 февраля: «Вообрази себе, здесь ходит по рукам профессоров и студентов записка Витте, поданная Государю в заступление студентов. Эффект полный и верный – лучше всяких революционных прокламаций». В донесении Министру он отмечал, что записка эта «поселяла в умах молодёжи самоуверенные надежды, якобы основанные на сочувствии лиц высшего правительства».
«Прости Боже, если я ошибаюсь, – писал Победоносцев Великому Князю, – но всё это пахнет какою-то недостойною интригою, направленною – против кого??»
Ни Обер-прокурор Св. Синода, ни Министр Внутренних дел, ни Министр народного просвещения не подписали петиции Государю. Они были сторонниками жёстких мер, но им приходилось подчиниться Высочайшему повелению, которое готовили Витте и Муравьёв (Министр юстиции). В нём, в частности, указывалось, что восстановление порядка в учебных заведениях возлагается на их начальство, таким образом полиция от этого устранялась. Это известие было с радостью встречено бастующими, требовавшими чтоб их «судил суд профессоров, который давал бы гарантии гласности, состязательности и защиты». (Из прокламации Группы протестующих против современного университетского режима).
Понимая, к чему ведёт подобное либеральничание, Великий Князь Сергей Александрович 24 февраля обратился к Министру Внутренних дел Горемыкину: «Я убеждён, что всякие уступки во время происходящих волнений могут иметь только вредные последствия, отнюдь не способствуя успокоению умов, а только возбуждая дальнейшие требования, удовлетворить которые невозможно. Вот почему, придавая уже в настоящую минуту существующим волнениям характер не простой товарищеской поддержки, а политический, Я не могу признать возможным ограничить обязанности полиции удовлетворением только требованиям начальств учебных заведений. Оставляя это начальство без охраны извне от вредных элементов, самое существование коих им даже не может быть известно, неизбежно придётся оставить эти начальства в совершенную невозможность исполнить относящуюся до них часть Высочайшего повеления 19 сего февраля. А потому Я обращаюсь к Вашему Высокопревосходительству с просьбою изъявить согласие на представление Мне права дальнейших временных высылок с целью охранения порядка…
Не скрою от Вашего Высокопревосходительства, что положение вещей в данную минуту представляется Мне крайне тревожным, требующим ясной определённой программы действий, равно обязательной для всех органов, на коих возлагается по закону охранение порядка. Положение настолько серьёзно, что в случае какого-либо разногласия Вашего Высокопревосходительства с изложенными Моими соображениями, я бы настоятельно просил Вас повергнуть таковое на личное воззрение Его Императорского Величества, дабы при дальнейшем исполнении Своего долга быть уверенным, что я действую согласно одобрения Государя Императора.
Генерал-адъютант Сергей»
Ответ пришёл в шифрованной телеграмме: «Вполне разделяю мнение Вашего Высочества. Соответственное распоряжение сделано сегодня. На все высылки, которые Ваше Высочество изволите признать нужными, изъявляю полное согласие и с своей стороны признаю возвращение уже высланных ныне крайне нежелательным.
Мин. Внутр. Дел Горемыкин».
Это была первая победа Великого Князя, неуклонно следующего политике поставившего его на пост Московского генерал-губернатора Александра III.
К маю 1899 г. в Москве число арестованных полицией студентов – 199 человек, общее число удалённых за беспорядки достигло – 1039 чел. По университету (из 4500 чел. учащихся) и по Техническому училищу – 121.
Здание Московского университета на Моховой
Абсолютно неправильно было бы представлять Сергея Александровича в роли некоего держиморды или сатрапа, а высланных – бредущими в кандалах по Владимирке. Скорее, это была строгая педагогическая мера. Только активисты-агитаторы высылались на год-два из Москвы и Московской губернии. Таких было немного.
Показателен один пример.
В мае 1899 г. был выслан и лишён права въезда в Москву на 2 года бывший студент Университета Семён Людвигов Франк. Будучи убеждённым марксистом Франк, по сообщению Московского обер-полицмейстера, «неустанно вёл проповедь социал-демократических и вообще радикальных идей, был известен обширными связями в революционной среде»
Франк едет в Берлин, где слушает лекции в Берлинском университете, а затем, по истечении двухгодичного срока высылки, получив право на сдачу экзаменов в любом университете России, кроме Московского, поступает в Казанский университет. В 1912 г. он уже становится приват-доцентом Петербургского университета и углублённо занимается философией. Уже в это время он становится известным религиозным мыслителем. Неизвестно, как сложилась бы судьба учёного, если в молодости он не получил бы строгого, но полезного урока.
Основная же часть студентов была временно удалена на свою родину, к родным, а москвичи передавались на поруки родителям. Поскольку беспорядки происходили накануне масленицы (студенческих каникул), то возвращение учащихся предполагалось через неделю к понедельнику Великого поста, т.е. к 1 марта, когда должны были начаться занятия. «Я надеялся, – писал Великий Князь министру, - предохранить этою мерою, с одной стороны, увлекающихся от неблагоразумных поступков, которые могли бы для них иметь гораздо более вредные последствия, и, с другой стороны, предупредить всякие дальнейшие беспорядки в Университете».
Но более, чем сами студенческие беспорядки, Великого Князя беспокоило положение наверху, в правительстве. Вот отрывки из его писем брату: «Полный там сумбур между министрами и такую чепуху несут – право, ничего не поймёшь – никакого общего дельного направления». (27 февраля)
«Как я измучился – что ни день, то хуже у нас идёт; я не говорю о Москве – здесь только отголоски – нет, но в правительстве, в Питере? Когда опомнятся, когда начнут действовать?» (19 марта).
И он начинает действовать в одиночку, так, как считает необходимым в данной ситуации. Поскольку, спустя месяц, волнения не утихали, а только разрастались, подогреваемые извне, он предлагает Министру Внутренних дел единственный выход из создавшегося положения – закрытие Московского университета с увольнением всех студентов, с тем чтобы потом заново принять только благонадёжных.
Тяжело далось ему внутренне пойти на эту крайнюю меру, успех которой зависел от быстроты и решительности исполнения.
Но вот запись в дневнике Вел. Кн. Сергея Александровича за 16 марта:
«Ответа весь день не было от Министра Внутр. Дел – тогда в 11 ч. послал Истомина к телефону – вызвал министра – он и не читал моего донесения!! Спохватился – прочёл и сообщил, что согласен на закрытие университета! Невероятная небрежность!»
17 марта он получает шифрованную телеграмму от Горемыкина: «Отношение Вашего Высочества доложено мною сегодня. Его Величеству благоугодно было на нём начертать: «Совершенно согласен с мнением Вел. Кн. Сергея Александровича о необходимости немедленного принятия строгих мер». Аналогичные с Московским университетом меры принимаются и по Петербургскому, где беспорядки вчера возобновились». В другом своём донесении Сергей Александрович указывал на непозволительное поведение петербургской прессы, которая вела «легальное подстрекательство» студентов.
«Эти сочувственные статьи, - писал он, - утверждающие, что Университет существует не исключительно для учения, а для совершенно посторонних целей, косвенно призывают студентов к дальнейшему упорству и сопротивлению и поддерживают в них уверенность в своей правоте, в защите общества, и тем увеличивают количество печальных жертв…
Я уверен, что для отрезвления молодёжи необходимо применение строгих карательных мер к поддерживающей её печати, с точным обозначением, за что эти карательные меры приняты». Что касается московской печати, рычаги воздействия на неё у генерал-губернатора были.
И наконец, он высказывает мнение, что «в настоящий момент является необходимым Правительственное сообщение, с подробным обозначением причин, вызывающих временное закрытие Университетов и высылку на родину элементов беспокойных с целью обязательной правительственной защиты студентов, остающихся верными порядку и долгу. Такое сообщение, с выдержками из прокламаций, могло бы отрезвляюще подействовать на ту часть общества, которая не понимает совершающегося и ложными толкованиями только вредит самой молодёжи».
С целью добиться публикации Правительственного сообщения он посылает в Петербург своего верного помощника Заведующего Канцелярией В.К. Истомина, и помимо встреч с министрами, просит Государя его принять.
Миссия Истомина была очень важная и щекотливая. Он должен был донести до Николая мнение Московского генерал-губернатора, не согласного с правительственными мерами. А отношение к Государю у самого Сергея Александровича в это время было связано с мучительными переживаниями.
«Признаюсь тебе, - писал он откровенно брату 25 марта, - что я сам, видя всё, что творится, вознегодовал на Ники до крайней степени! Черт знает, какие мысли мне теперь приходят в голову. К чему нам самодержавная власть, если она сама себя топит – так просто – здорово живёшь! Нет, ты себя представить не можешь, до чего я измучился – все мои принципы пошли верх дном! Я сам себя в этом не узнаю. НО ведь, действительно, это из рук вон как пошло: из пустяков создавать себе революцию на всю Россию!!! Так-таки революцию – другого слова нет. Я, например, конца беспорядкам не вижу – не знаю, чем это кончится – мы ужасно далеко зашли. Я ведь вижу и слышу!»
О том, что Сергей Александрович не сгущал краски, говорит тот факт, что в губернии начались беспорядки и на фабриках, на одной убили директора, и отовсюду стали просить у генерал-губернатора войска для водворения порядка.
Его возмущало «до глубины души», что в продолжение целого месяца не было ни одного голоса, кто бы мог сказать правду Государю. Он просит брата Павла поговорить с Ники по душам. «Неужели только слушать ему вредные мысли Кости и Сандро! Ведь это прямо преступно, друг мой! Есть молчание опаснее всякого вмешательства… Неужели никто из вас не видит опасности?».
В момент, когда силы и нервы Сергея Александровича были напряжены до крайности, когда ему казалось, что рушатся все основания, он неожиданно получает духовную поддержку и подкрепление.
17 марта в дом Генерал-губернатора заехал отец Иоанн Кронштадтский, бывший в то время проездом в Москве. Он завтракал вместе с Великокняжеской четой, и Сергей Александрович потом записал: «Такое светлое ощущение он по себе оставляет; особенно сегодня было мне утешительно его видеть – он подбодрил меня».
Большую поддержку в это тяжёлое время ему оказала и Елизавета Федоровна. 19 марта она по своей инициативе пишет письмо Государю, в котором на правах «любящей старшей сестры» высказывает свои мысли, совершенно отражающие взгляды её супруга.
Она пишет о том, что «глупое дело», с которым следовало разобраться «в обычном повседневном порядке», раздули до такой степени, что «Император назначил своего судью для расследования и в результате оно превратилось в дело колоссальной значимости», что «предполагали успокоить бедных, заблудших молодых людей, а в результате подлили масло в огонь», что теперь «надо действовать решительно и без промедления».
Указывая на то, что свет и общественное мнение – его злейшие враги, она обращается к Царю: «Ты так чист и добр, и не веришь, что кто-то посмеет извлечь выгоду из этой ситуации, но увы! мир так испорчен».
Николай ответил Елизавете Федоровне. Об этом с чувством облегчения Сергей Александрович написал брату: «Сегодня (25 марта – И.П.) жена получила ответное письмо от Ники, жена ему замечательно дельно написала, и он вполне откровенно ей отвечает; видимо, он понял ошибку в назначении расследования и вообще поблажек студентам».
В конце марта из Петербурга вернулся Истомин, решив положительно все вопросы.
«Могу себе представить, как меня рвут на клочья в Питере, - писал Сергей Александрович, - косвенно и бедному Истомину достанется – но на меня можно всё свалить – не в первый, и не в последний раз! А за правду моих убеждений – я постою!»
2 апреля вышло и Правительственное сообщение. В Московском университете начались экзамены, хотя полиции приходилось ограждать доступ желающим попасть в Университет от агрессивно настроенных молодых людей, препятствовавшим своим товарищам начать занятия.
Сергей Александрович был счастлив получить «доброе сердечное письмецо от Ники», в котором Государь откровенно писал ему: «Это очень полезный урок для меня в будущем. Во всем этом трудном деле Ты выказал наибольшую твёрдость и правильный взгляд на события, за что я приношу Тебе мою сердечную благодарность».
Постепенно обстановка нормализовалась. Московские власти оказывали всякое содействие реальному улучшению быта учащейся молодёжи. Активно действовали Общество вспомоществования недостаточным студентам, Комитет по устройству общежитий.
19 сентября Великокняжеская чета присутствовала на освящении первого студенческого общежития, о котором много хлопотал Сергей Александрович. «Действительно, полезная вещь, - писал он брату, – и отлично всё устроено; много студентов уже там живут. После краткого акта студенты обратились ко мне, прося с ними сняться в группе – и снялись жена и я, окружённые студентами – они были в очень восторженном настроении».
Ну а финалом этой истории может быть телеграмма, отправленная из Москвы в Министерство Внутренних дел 12 января 1900 г.:
«Сегодня, в присутствии Великой Княгини и Моём, акт в Университете прошёл прекрасно.
Генерал-адъютант Сергей»
Источниками для данного сообщения послужили архивные документы из ЦИАМа (фонд Московского Генерал-губернатора. Ф. 16, оп. 89, д. 53. Т. 1а, 1б) и ГАРФа (фонд Вел.Кн. Павла Александровича. Ф. 644, оп. 1, д. 212). Письма Вел. Князя Сергея Александровича к Вел. Князю Павлу Александровичу частично опубликованы в книге «Великая княгиня Елисавета Феодоровна и Император Николай II. Документы и материалы». С.-Пб., 2009
Опубликовано в сборнике: ХV Юбилейные Свято-Елисаветинские чтения. Монархии в ХХI веке: ретроспекция и
прогноз. М., 2013.
И.В. Плотникова, сотрудник издательского отдела Новоспасского монастыря